Страница 5 из 23
Последняя точка, что удивительно, дается мне с большим трудом. Очередная законченная рукопись из пятисот пронумерованных в уголке листов через пару минут отправится в заполненный доверху шкаф, который я использую для вот таких, как нынешняя повесть, графоманских попыток.
Пожалуй, сочинительство – это то самое, что не позволяет мне сойти с ума. Обустраиваясь в избушке, я веду импровизированный календарь, и с тех пор прошло четырнадцать тысяч семьсот два дня, за которые меня одолевал голод всего сто восемьдесят четыре раза.
Итого кушать мне нужно один раз в восемьдесят дней. Спать четыре-шесть часов в четыре месяца или примерно по минуте в день. С появлением в этом мире я никогда не спала дольше двух минут, хотя сутки здесь длятся точно так же двадцать четыре часа.
В этом мире проходит сорок лет, но во мне не меняется ничего, кроме осознания себя старше. Еще во внешних уголках глаз залегают серые тени, которые мало похожи на синяки после бессонных ночей. Мускулатура, накаченная перетаскиванием с дорог тяжелых тушек оленей и другого сбитого машиной зверья, остается прежней, хотя здесь никакой физической работы не выполняю.
Дрова заготавливают для меня деревенские в обмен на лечение их скота и собак, как та серо-белая лайка, выжившая после драки с волком. Нынче она тихо спит в углу для «маленьких пациентов». Шуба из подкожных пузырей уже сошла с предплечья, но пса еще долго отпаивать созданными мною из лесных трав антибиотиками и протирать антисептиком.
Лайке еще повезло, что укус несерьезный, и лично меня больше беспокоили царапины на животе и возможное заражение бешенством.
Еще деревенские, возглавляемые старостой Бруно, хозяином неудачно вернувшейся с охоты лайки, раз в три месяца поставляют мыло, бумагу для сочинений, графитные мелки (толстые отшлифованные грифели простых карандашей) и порцию еды.
Еще приносят сладости, но только после конкретного случая исцеления какого-либо зверька или даже человека. Вместе с местным лекарем Паскау Горта сотворить какое-либо чудо представляется более чем возможным. Тем более, о чудесах деревенские имеют весьма скудные представления, и любая незначительная странность кажется им необычной.
Мои графоманские записи также именованы не иначе, как «мудрость, записанная ведьмовским языком». Здесь пишут упрощенной латиницей, а кириллицу никто никогда в глаза не видел. Но и мне знакомые по школьным урокам английского языка немногим упростили понимание деревенских. Они говорят на каком-то особом языке, который я не могу опознать.
Подколки на разных языках в меде были обычным делом, притом не на английском или немецком, как многим знакомым, а на французском и итальянском. Кто-то при мне даже умудрился пошутить на персидском. А кто-то – на корявом латинском, за что получил от нашего куратора по первое число за паршивое произношение.
Я потратила четыре года, чтобы освоить разговорный язык, шесть – письменный и еще чуть больше десяти – книжный под руководством Паскау.
Имя тоже перевирают: имя из Алены трансформируется в Алено, а про фамилию стоит забыть вовсе. В их языке нет ни буквы, ни звука «ч», а становиться какой-нибудь Селис не хочется. Чижей в местной природе тоже не водится. Маму переименуют в Марио, отца в Джермана, а парня, вероятно, в Никулау или Никуло Рибе. Хотя на самом деле речь идет о Марии Чижик, Германе Чижик и Коле Рыба.
В течение проходящего времени я день за днем вспоминаю о своей семье и о друзьях, но черты их лиц потихоньку стираются из памяти, отчего становится только больнее. Я не умею рисовать ничего более несложных схем и таблиц.
Зарисовки их лиц немногим напоминают портреты, но я могу их записать, я могу в сочинениях использовать родной язык, чтобы, очнувшись от нереального сна, быстро пойти на поправку и вновь социализироваться.
Лайка тихо всхлипывает в углу. Голодная, видимо. Ходить она еще не может, при попытке прикоснуться к ней пищит, но с рук ест. Еще неделя и лайку можно будет отдать хозяину и получить за это заслуженную награду.
Мир вокруг уже давно не кажется плодом поврежденного болевым шоком мозга, но забывать о настоящей реальности нельзя ни в коем случае, иначе никогда не приду в сознание и останусь на больничной койке до конца своих дней.
Если когда-нибудь очнусь, то без жалости сменю красивую фамилию Чижик на менее звучную Рыба. Двойная звучит весьма забавно.
Аймуне, жена старосты Бруно, по нескольку раз в день приходит кормить лайку и днем всегда приводит с собой дочь.
Выцветающие на солнце волосы, что у матери, что у дочери острижены коротко, чтобы сильно не пачкались и быстро сохли после мытья. Мне же с моим черным метром приходилось возиться, а срезать рука не поднималась.
Вот и сейчас, рано утром, Аймуне приносит завернутый в одеяло горшок с еще теплым мясом. Мне до горячей еды еще несколько месяцев, ведь я поела только две недели назад, а более частое принятие пищи награждает всеми прелестями переедания.
Пока женщина кормит пса, я невольно замечаю перевязь на ее запястье. Несколько дней назад Паскау уехал в город по делам, а ко мне, пускай и его частичной ученице, никто без серьезного повода лезть не рискует.
Лечить людей – это не мое, хотя небольшие раны обрабатывать я умею еще в школе с уроков основ безопасности жизнедеятельности. С травмами посерьезнее ко мне приходят, как к неизбежному злу, но не иначе.