Страница 21 из 23
Стук повторяется, но дверь открывают, не дожидаясь ответа. Мужская половина семьи Сальверов входит внутрь, созерцая скорчившуюся на полу меня. Я скрываю безумный хохот, претворяясь чуть ли не умирающей. Будто режущая боль в животе не дает продохнуть.
Реймун, как обходительный кавалер, роль которого он играет безупречно, помог подняться и доводит до кровати. Он обеспокоено интересуется, что происходит, и почему дом наводнят лягушки? Он что, жаб от лягушек отличить не может? Этот факт возмущает до глубины души, а потому пакость больше не кажется перебором. Лорд Гаусельм стоит на пороге, а лорд Кентин исчезает, оставляя право разбирательств на отца и младшего брата.
– Куда ты дела тормаш? – максимально вежливо спрашивает Реймун, поглаживая меня по пояснице. Зря.
Чувствую себя опустошенной, потому молча заваливаюсь на кровать и закрываю глаза. Пусть думает все что хочет, а я отвечать не собираюсь. В конечном итоге понимая, что от меня ничего не добьется, мальчишка встает с кровати и подходит к отцу, что-то ему тихо сообщая.
Подслушивать я не собираюсь и не могу, хотя интересно, что эти двое придумают. Если уж не по теме спасения собственного дома, то хотя бы в качестве оправдания за паршивые планы Реймуна на мой счет. Они принимаю какое-то решение, и лорд Гаусельм покидает комнату, закрывая за собой дверь.
Реймун, наоборот, возвращается на кровать и с легкой улыбкой смотрит на исходящую в притворных муках меня.
– Здоровая, не ври, – Реймун совершенно по-детски пихает меня в бок. – Мне следовало сознаться отцу, что я, игнорируя закон, что-то… чувствую к тебе?
– Что? – я резко поднимаюсь и сажусь на кровати, реагируя на признание. – Давай без сладких речей. Меня они не вдохновляют.
В ход идет тяжелая артиллерия. Видимо Сальвер догадывается, что я подслушала их с лордом Гаусельмом разговор, и теперь мщу. Я же просто-напросто отчитываю, как мальчишку, коим он и является. Как только поймет, что поет дифирамбы впустую, начнет либо клясться в вечной и искренней любви, либо пытаться отвлечь внимание соблазнительными шепотками.
Только бы про верность не забыл, что обычно случается у малолетних соблазнителей. Или вовсе говорят о любви до гроба, предполагая, видимо, о скорейшем летальном исходе девушки.
– Ты сама позволила прикоснуться к волосам! – бесится Реймун, превращаясь во вздорного юнца, которого я совсем недавно встретила в Приючье. – Прекрасно знаешь, насколько интимно это согласие.
А вот я как раз-таки не знаю. В подслушанном разговоре лорд Гаусельм говорил о каких-то законах, и Реймун тоже игнорирует какой-то закон. Если бы я только знала, о чем идет речь!
С лекарем Паскау Горта я изучала только язык и письменность, причем только те разделы, которые являются общеупотребимыми, а не для лордов и леди. Если высшее общество такое, сплошь избалованное и пораженное гордыней, то я в нем находиться не хочу. И эти обязательные для исполнения законы, без которых шагу не можешь ступить… не надо такого.
– Мне все равно, – спокойно припечатываю, желая покинуть комнату. Следует подумать, как разузнать о правилах и канонах.
– Наплевательски относишься к естественным законам? – поражается Реймун. – Конечно, ты ведь женщина. Тебя это не касается. А то, что по твоему велению могут пострадать окружающие…
– Не тебе, юнец, говорить о страданиях! – не выдерживая, прикрикиваю я и шиплю. – Замолчи! Слышать. Ничего. Не. Желаю.
Что о страданиях может знать фальшивая галлюцинация коматозного сна? Если это мой персональный ад, то я пройду его с гордо поднятой головой.
Сальвер молчит и хмуро поглядывает на меня. Дверь в комнату скрипит, и внутрь без приглашения входят двое: лорд Кентин и темненькая женщина, которую я увидела в одной из комнат, когда искала тормаш.
Атмосфера накаляется, и меня окунает с головой в депрессивные мысли. Предчувствие, что сейчас начнут отчитывать и объяснять, насколько я неправа, не отпускает. А выслушать придется – двое только что пришедших загораживают выход.
– По правде говоря, Реймун – старший сын, первенец родителей, – отстраненно подчеркивает Кентин, поглядывая на брата. – Он на шестьсот двадцать лет старше меня и на тысячу двенадцать старше Маю.
– Названному брату пять тысяч четыреста семь, – поддакивает темненькая женщина. Это она кричала первая. Ее голос.
Я отказываюсь в это верить. Даже осознаю сказанное не сразу. Намного легче воспринимаю факт, что понятие «возраст» все-таки используется в обиходе, и он насчитывает сотни лет, нежели информацию, что этому юнцу почти пять с половиной тысяч лет! На вид ему лет шестнадцать-семнадцать, не больше! А Кентину чуть ли не около тридцати. Тогда мне самой, по меркам данного летоисчисления, должно быть на сотню-другую меньше шести тысяч лет, но мне немногим за шестьдесят. Страдать арифметикой сейчас не к месту.
– Пришлите мне бумагу и мелки, пожалуйста, – меняю тему и позорно сбегаю с поля битвы.
Это сражение я проигрываю, а враг не выведен на чистую воду. Так пусть этот побег будет считаться запланированным стратегическим отступлением для обновления и корректирования ближайших тактических ходов. Проигрывать я никогда не умела.