Страница 10 из 31
Сердце забилось сильнее, грудь стала вздыматься, появилось слабое дыхание. В конце концов маастер Герсебом очнулся и жалобно застонал.
Маляриус и оба мальчика, бережно подняв его с земли, поспешили перенести в лодку. Когда они опускали его на подстилку из парусов, Герсебом раскрыл глаза. - Пить! - произнес он чуть слышно. Эрик приложил к его губам флягу с водкой. Герсебом сделал глоток, и по его любящему признательному взгляду можно было судить, что он только сейчас начал отдавать себе отчет в случившейся с ним беде. Но усталость взяла верх, и рыбак погрузился в тяжелый сон, похожий скорее на летаргию*. Летаргия - длительный болезненный сон с чрезвычайно пониженной жизнедеятельностью организма. Справедливо полагая, что лучше всего поскорее вернуться домой, его спасители дружно взялись за весла и поплыли к фьорду. Они быстро достигли входа в залив и благодаря попутному ветру скоро прибыли в Нороэ. Маастера Герсебома перенесли на кровать, покрыли его компрессами из горной арники36, напоили крепким бульоном, и только тогда он окончательно пришел в себя. Серьезных повреждений у него не оказалось, если не считать перелома верхней части руки и синяков и ссадин на всем теле. Маляриус потребовал, чтобы больного оставили в покое и не утомляли разговорами. Рыбак спокойно заснул. Только на следующий день ему разрешили говорить и попросили сообщить в нескольких словах, что с ним произошло. Герсебом был захвачен циклоном в ту самую минуту, когда поднимал парус, чтобы возвратиться в Нороэ. Он был отброшен к рифам острова, где его лодку разнесло в щепки, которые тотчас же унесло бурей. Сам он, пытаясь избежать страшного удара, едва успел выброситься в море буквально за секунду до катастрофы. Только чудом рыбак не разбился о скалы. С огромным трудом добрался он до берега и укрылся от волн. Изнемогая от усталости, со сломанной рукс'1, весь в синяках и ссадинах, маастер Герсебом упал на землю и теперь даже не мог вспомнить, как прошли зги двадцать мучительные часов и когда именно жестокий озно6 сменился беспамятством. Сейчас, когда его жизнь была уже вне опасности, он сокрушался о потерянной лодке и сетовал на свою неподвижную руку в лубке. Что же будет дальше, если даже допустить, что после восьми-десятинедельного бездействия он опять сможет владеть рукой? Ведь лодка была единственным достоянием семьи, и оно исчезло от одного дуновения ветра! Наняться к кому-нибудь на работу в его годы было уже нелегко. Да и где найти работу?! Ведь рыбаки в Нороэ обходятся без помощников, а фабрика рыбьего жира и без того уже уменьшила число рабочих. Таким грустным размышлениям предавался выздоравливавший Герсебом, садя с рукой на перевязи, в своем большом кресле. В ожидании полного выздоровления кормильца семья доедала последние остатки. Питались соленой треской, небольшой запас которой еще хранился в сарае. Но будущее представало в мрачном свете - было неизвестно, как все сложится в дальнейшем. Сомнения и тревоги вскоре придали мыслям Эрика иное направление. Первые два или три дня сильнее всего было охватившее его чувство радости. Ведь маастера Герсебома удалось спасти благодаря его, Эрика, безграничной преданности. И он не мог не гордиться, когда матушка Катрина или Ванда то и дело обращали на него свои благодарные взгляды, как бы говорившие ему: "Дорогой Эрик, когда-то отец спас тебя в море, а сейчас ты, в свою очередь, вырвал его из лап смерти!.." Конечно, это была самая высокая награда, о какой он только мог мечтать, самоотверженно обрекая себя на суровую жизнь рыбака. И в самом деле, иметь право сказать себе, что ты в какой-то мере отблагодарил приютившую тебя семью за все ее благодеяния, - что могло больше утешить его и укрепить в нем силу духа? Но сейчас эта семья, великодушно делившая с ним свои скромный достаток, находилась под угрозой нищеты. Вправе ли он был еще больше обременять ее? Разве не должен был он сделать все возможное, чтобы оказать ей помощь? Эрик прекрасно понимал, что это его обязанность. Затруднялся он только в выборе средств для ее выполнения. Не поехать ли ему в Берген и наняться юнгой на какое-нибудь судно, или помочь семье каким-либо иным способом? Однажды он поделился своими сомнениями с Маляриусом. Внимательно выслушав его доводы, тот согласился с ними, но решительно отверг план Эрика пуститься в плавание в качестве юнги. - Я мог понять, хотя и сожалел об этом, - сказал он, - твое решение остаться здесь, чтобы разделить участь приемных родителей. Но я бы никогда не одобрил твоего намерения покинуть своих близких ради профессии, не открывающей перед тобой никаких перспектив, в то время как доктор Швариенкрона предоставляет тебе возможность получить широкое образование и занять подобающее место в обществе! Но Маляриус утаил от мальчика, что он уже отправил доктору Швариенкрона письмо, решив поставить его в известность, какие тяжелые последствия имел для семьи Эрика циклон, пронесшийся 3 марта. Поэтому учитель нисколько не удивился, когда уже на четвертый день получил ответ от доктора, с содержанием которого он немедленно ознакомил маастера Герсебома. Вот что гласило это письмо.
"Стокгольм, 17 марта. Мой дорогой Маляриус! Выражаю тебе сердечную благодарность за то, что ты известил меня о суровых испытаниях, выпавших на долю достойного Герсебома в результате урагана, разразившегося 3-го с. м. Я счастлив и горд узнать, что Эрик во время этого бедствия проявил себя, как это ему свойственно, мужественным юношей и преданным сыном. Ты найдешь в этом письме ассигнацию в 500 крон, которую я прошу тебя вручить от моего имени Эрику. Скажи ему, что если этой суммы не хватит для приобретения в Бергене самой лучшей рыбацкой лодки, то пусть он немедленно об этом сообщит. Мне бы хотелось, чтобы он назвал эту лодку "Цинтией" и подарил ее мааятеру Герсебому в знак сыновней любви. А затем, когда это будет исполнено, Эрику следует, если он захочет послушаться меня, вернуться в Стокгольм и возобновить занятия. Место для него по-прежнему свободно в моем доме. И если требуется еще какой-нибудь довод, чтобы убедить его приехать, то я добавлю, что располагаю теперь некоторыми сведениями, дающими надежду проникнуть в тайну его происхождения. Остаюсь, дорогой Маляриус, твоим преданным и искренним другом. Р. В. Швариенкрона, д-р медицины".