Страница 45 из 139
Насытившись, Таня довольно откинулась на спинку Дивана и прислушалась к разговору, который рядом оживленно вели Анечка с подругами. Ее внимание заметили и мгновенно включили ее в кружок слушателей:
- И вот, Танечка, вы представляете себе, у слушателей этой школы кундалини стал подниматься уже до сердечной чакры... Естественно, кто-то стукнул, вмешалось правительство, и школу прикрыли. У Зубкова были большие неприятности...
- А говорят, что в Индии хороший гуру поднимает кундалини до самой Аджны...
- Быть того не может! Тогда бы все стали уходит в астрал...
- А кундалини - это что? - спросила Таня у Никиты.
Хотела шепотом, а получилось громко. Ее услышали
- Кундалини, Танечка, - это Манипура, первая чакра, - со снисходительной усмешкой сказала Ира, Анечкина подруга, затеявшая этот разговор.
- Сама ты Манипура! - вмешалась Анечка. - Кундалини - это Муладхара. Она дает красное свечение... Подруги заспорили. Таня вновь обратилась к Никите:
- Все-таки что такое кундалини? Я вообще ничего не понимаю...
- Да как тебе сказать? Что-то вроде хвостика, как у кенгуру.
- И что, у людей такие хвосты вырастают?
- Понимаешь, это такой астральный хвостик... энергетический.
- А зачем надо, чтобы он поднимался?
- Не знаю. Говорят, для духовности...
- Кто о чем, а Ирка о шанкрах! Ну, у кого что болит... - вставил словцо Белозеров.
- Белозеров, ты пошляк!
Белозеров усмехнулся и приосанился.
- Давайте-ка лучше танцевать. Вилька, у тебя музыка есть?
- А как же, - мгновенно отозвался непьянеющий Шпет. - Эллингтон, Дэйв Брубэк, Армстронг... Чего желаете?
- Фи, - наморщила нос Любочка. - А "Бони-Эм" есть?
- Говна не держим-с, - с поклоном ответил Шпет и удалился, не дожидаясь ответной гадости от обиженной Любочки.
Подруги защебетали о современной музыке, а Таня наклонилась к Никите, накрыла его ладонь своей и, заглянув ему в глаза, сказала:
- Слушай, я совсем необразованная. Расскажи мне про эти, ну, как их... про шанкры.
Никита фыркнул.
- В другой раз. Вон, гляди, хозяин уже магнитофон тащит. Будет музыка...
Ча неимением лучшего дамы остановили свои выбор на Элингтоне. С первыми звуками "Каравана" Белозеров с поклоном протянул руку Анечке.
- Под это разве танцуют? - кокетливо спросила она, но руку приняла и поднялась.
- С вами, мадам, хоть под "Последние известия", - галантно ответствовал Белозеров, и, выбравшись из-за стола на свободную площадку, они начали танец.
Никита подхватил Таню, Шпет - Иру, поднявшийся из своего угла осветитель Паша направился было к Любочке, но упал. Его подняли и посадили на диван. Иван, Огнев и Володя были явно не настроены танцевать. Любочка с тоской посмотрела на Огнева, потом переглянулась с Алиной, Анечкиной подружкой, обе встали и закружились "шерочка с машерочкой".
Огнев налил себе стакан водки, не чокнувшись ни с кем, залпом выпил. После первого танца к нему подошла Любочка, сказала что-то ласковое. Он поднялся и направился в сторону жилых комнат Шпета.
- Юра, куда же вы?!
- Иди ты в жопу! - со злобой бросил ей через плечо Огнев.
Любочка расплакалась. Подруги принялись утешать ее.
- Не обращай внимания, - шепнул Никита Тане. - С ним бывает. Сегодня не его день.
Устав от танцев, снова сели за стол. Появились новые бутылки, закуски. Шпет с таинственным видом удалился куда-то, а вернувшись, предъявил собравшимся папиросу со вставленным вместо фильтра свернутым рублем.
- По кругу? - предложил он и глубоко затянулся. Когда очередь дошла до Ивана, он тут же позеленел, поспешно передал папиросу Володе и кинулся на двор.
- Что это он? - встревоженно спросила Таня.
- Стравит - вернется. Это с непривычки.
- С какой непривычки? - удивилась Таня. - Он же смолит с утра до ночи.
- Так это он табак курит. А тут не табак. - А что?
- Царь Каннабис, он же матушка-конопелюшка. Пот чем, судя по запаху, неплохая. Пыхни.
- Ой, я не знаю... Не пробовала никогда.
- Что-то всегда бывает в первый раз, - задумчиво изрек Никита.
Почему-то ей неловко было отказаться. Она попыталась захватить папиросу всеми пальцами, как ее держал Никита. Ей сразу обожгло горло, и дым, казалось, остановился где-то над переносицей, тихо просачиваясь в мозг. Таня закашлялась, в глазах поплыл рябоватый туман.
- Какая-то дрянь, по-моему, - сказала она, передавая папиросу Никите.
- Ты исключительно права, - со смаком затянувшись, ответил он. - Такое название тоже бытует среди знающих людей... Не понравилось?
- Нисколько, - твердо сказала она.
- Ну тогда и не надо. Кстати, на столе замаячил крымский херес. Рекомендую. - Он дотянулся до бутылки, налил себе и ей.
Вино было желтое, густое. От стопки потянуло подвальной сыростью.
- Хороший херес не любит спешки, - объяснял Никита. - Глоточки должны быть маленькие-маленькие. Каждую капельку раскатай язычком и только потом проглоти...
Она слушала его, и ею овладевало приятное оцепенение. Приглушенный свет, плавающий дым, тихая музыка, льющаяся из ниоткуда. Ей показалось, что весь мир стянулся в объем этих стен, а за их пределами не осталось ничего, кроме тьмы и холода, пустых, неинтересных и никому не нужных... Неожиданно для самой себя она почувствовала, что к горлу подступил комок, на глаза навернулись слезы. Она не удержалась и, уткнувшись Никите в плечо, тихо и сладко зарыдала. Он не сказал ни слова, обнял ее, ласково, но твердо поднял на ноги и увел в сумеречный уголок, где в тени громадной статуи вождя мирового пролетариата лежала большая диванная подушка. Никита усадил Таню на подушку, сам сел рядом. Она прижалась к нему, а он принялся тихо и ласково поглаживать ее по плечу, по голове.
- Ты поплачь, поплачь, маленькая, если хочешь... Все будет хорошо...
Она подняла на него заплаканные, счастливые, немного шалые глаза.
- А мне и сейчас хорошо, - тихо проговорила она. - Я не хочу; чтобы это кончалось, не хочу... Я ведь совсем не знала отца, и мамы тоже... Только Лизавета, но она не то... Хорошая, но не то... И все сама, сама. Всю жизнь сама. Иван вот, - она кивнула в направлении стола, - но он всегда был мне не как муж, а как ребенок... А теперь, как... как никто.