Полоса переменности

— Тогда я включу сама, — прохрипела она.

— Я не позволю. Постарайтесь успокоиться и дайте согласие на проведение медицинских процедур.

— Прошмандовка! — набрав в грудь воздуха, выдохнула Развалина.

Карина не ответила. Возможно, она не знала, что значит это слово. Экран телевизора оставался темным. Развалина выругалась и наклонилась вперед, чтобы встать. Спинка медицинской кровати резко упала. Развалина, не удержав равновесия, завалилась на спину и начала барахтаться, как перевернутый жук. Ей удалось вдохнуть, и Развалина задышала, из ее горла при каждом вдохе вырывался скрежещущий свист. Пытаясь встать, она рванулась в сторону и неожиданно для себя перекатилась на бок. Тело Развалины застряло в узком проходе между кроватями, плечо придавило обездвиженную руку мужа. Умная кровать, потерявшая возможность следить за состоянием пациента, тревожно запищала.

Развалина забилась, пытаясь выбраться. Носок ее левой ступни чиркал по полу. В коридоре послышалось легкое гудение: в спальню спешили роботы. Развалина смогла развернуться, ее левая нога уперлась в пол. Руки тоже нашли опору, и она встала — впервые за двенадцать лет. Ноги тряслись, но держали, руки ходили ходуном. От давно забытых ощущений захватило дух. Воздух, свистя, вырывался из слабой груди.

Развалина стала разворачиваться в узком проходе, неуклюже перебирая руками, но в этот момент с легким шорохом раздвинулись двери, и в комнату въехали врач и санитар. Врач был похож на перевернутое ведро: низкий, устойчивый, с матовым металлическим корпусом. Замигали индикаторы, он загружал данные датчиков кровати и принимал решение о лечении.

— Постарайтесь успокоиться и дайте согласие на проведение медицинских процедур, — повторила Карина.

Развалина переставила ноги: ей удалось развернуться в проходе. Все тело ее дрожало, но она чувствовала такую жгучую радость от движения, что рассмеялась в ответ на слова компьютера. Врач выдвинул из корпуса тонкую, похожую на трубку, руку, которая оканчивалась шприцем.

— Не имеете права! — выдохнула Развалина. Врач приближался. От усталости и напряжения левая нога под Развалиной заходила ходуном. — Карина, я не даю разрешения на проведение медицинских процедур! Не даю!

— Прошу прощения, — с металлической вежливостью откликнулся искусственный голос, — но мы не обязаны брать разрешения у пациента, который признается невменяемым. В таком случае при угрозе жизни и здоровью пациента автоматизированная система оказания медицинской помощи берет на себя функции по принятию решений. Я официально уведомляю вас, что согласно медицинским показателям в данный момент вы не можете адекватно воспринимать действительность и контролировать свои поступки, в результате чего несете угрозу себе и окружающим. Сообщение о принятии решения отправлено в прокуратуру согласно нормативным документам. Вы можете ходатайствовать о назначении судебного разбирательства в связи с претензиями к разработчику программного продукта в течение десяти дней с момента принятия спорного решения.

Развалина вытянула вперед руку, защищаясь от надвинувшегося санитара, высокого робота с широким, устойчивым основанием. Его корпус был обит мягким материалом, так же, как и шесть длинных гибких рук. Руки протянулись к Развалине, обвили ее, стянули, связали, и она стала совершенно беспомощной. Санитар уложил пациентку на кровать и развернул, чтобы врач мог сделать внутримышечный укол. Развалина вздрогнула, забилась, пытаясь вырваться, но ничего поделать не смогла. Мышцы ее расслабились, комната поплыла перед глазами и потемнела, предметы потеряли привычные очертания, а потом она уснула.

Когда Развалина открыла глаза, комната показалась ей темной и туманной, очертания предметов были размыты. Стоило повернуться, голова отзывалась резкой болью. Во рту пересохло, а когда она попыталась облизать губы, оказалось, что язык распух и почти не слушается.

— Вы проспали двадцать часов и испытываете неприятные ощущения после введения транквилизатора, — проговорила Карина. — Очень скоро эти ощущения прекратятся. Напоминаю: сегодня десятое мая две тысячи двадцатого года. Восемь часов утра.

Развалина лежала не шевелясь. Она помнила про Антона, но мысль ускользнула он нее, не вызвав ни беспокойства, ни злости. За окном было серо и тоскливо, листья росшего перед домом клена мелко и судорожно вздрагивали под каплями монотонного дождя.

Дурман постепенно уходил, мысли обретали конкретность. Она пока не волновалась — нервы по-прежнему были словно обложены заглушающими вибрации подушками — но она помнила, что Антон пропал, и что она сильно нервничала из-за этого вчера. «Главное — не волноваться, — думала Развалина, — чтобы Карина не забеспокоилась из-за пульса и давления. Она ведь машина, у нее есть программа. Глупо думать, что она взбунтовалась и превратилась в тирана. Она действительно решила, что мне грозит опасность, и приняла меры. И если ей противоречить, она может сделать это снова».

Развалина повернулась с бока на спину и потянулась к руке мужа. Это движение далось ей сравнительно легко. Она прислушалась к себе: не участился ли пульс? Ей не хотелось, чтобы у Карины появился повод распоряжаться ее жизнью. Двенадцать лет Развалина добровольно не вставала с больничной кровати, но мысль о том, что кто-то другой станет принимать решения за нее, казалась ей невыносимой. Кроме того, ей необходимо было выбраться из дома.