Страница 12 из 128
— Сто шесть, — сказал дрожащий старческий голос. — Пятьдесят четыре, тридцать два, шестьсот пятьдесят пять. А если семь? Один? Триста двенадцать…
Развалина протянула руку в сторону и судорожно сжала запястье мужа. Сухая старческая кожа зашелестела, как папиросная бумага. Развалина повернула к мужу лицо и сказала:
— Володенька, его нигде нет.
Он, конечно, не ответил. Его острый нос смотрел в потолок, глаза под закрытыми веками не шевелились, губы остались плотно сжаты. Шипела, всасывая воздух, помпа аппарата искусственной вентиляции легких, подавал успокаивающие сигналы монитор. Щеки Владимира Рубина опали, кожа приобрела желтовато-серый оттенок. А Развалина все равно настаивала, чтобы их кровати стояли рядом. Она любила брать мужа за руку, чувствовать тепло его тела.
Двенадцать лет он лежал в глубокой коме после автокатастрофы, которую Развалина вспоминала как набор статичных картинок. Обледеневшая дорога в обрамлении покрытых инеем деревьев. Напряженное лицо мужа. Огромный синий кузов фуры, угол летит в лицо. Муж выворачивает руль, угол отодвигается. Темно. Развалина знает, что удар пришелся в него.
Развалина всегда жила жизнью мужа. Он был гением и был старше нее на пятнадцать лет. Развалина оформляла для него документы, редактировала его статьи, родила и растила его сына, превратившись в дополнительный его орган, стала частью великого человека. И когда после аварии прошло некоторое время и стало ясно, что она стремительно поправляется, Развалина с негодованием отвергла эту мысль. Она считала, что больна так же, как муж.
Сын мог бы стать ее поводом встать с больничной кровати, но к тому моменту, когда Развалине стало лучше, он уже был маленькой звездой рекламы, и телеизображение веселого, счастливого, постепенно растущего мальчика постепенно заменило ей его настоящего. Она предпочла остаться развалиной.
— Володенька, — она снова обратилась к мужу, — Антона не показывают по телевизору. Его нет ни по одному каналу со вчерашнего вечера.
Телевидение полосы переменности наполняли старые фильмы и повторы передач, снятых десять, пятнадцать лет назад. Каналов было много, и все они кормились прошлым. Менялась только реклама, в которой год за годом мелькало одно и то же лицо. Развалина переключала программы, следила, как взрослеет ее сын, пыталась угадать, что происходит в его жизни.
Теперь связь с ним была утрачена, его лицо исчезло с экрана, и странное, неясное, болезненное чувство поднималось к горлу Развалины из желудка. Это был холодный, липкий, парализующий страх — тот же, который она испытала, когда острый угол огромного кузова летел ей в лицо.
— Я искала вчера вечером, пересмотрела все каналы, но рекламы нет вообще, никакой, — голос ее задрожал, стал плаксивым и ломким. — Он всегда звонит днем в двенадцать, Володя, но сегодня не позвонил. Мы с Кариной набрали его, Антоша не берет трубку. Говорят, «абонент не обслуживается». Но почему он не обслуживается, почему? Я не понимаю. Кажется, у него всегда достаточно денег.
Страх добрался до груди, растекся между ключицами.
— Вчера вечером я видела его в рекламе вина, Володенька, — сказала Развалина, — нашего мальчика. Он был такой нервный, такой резкий, как будто с ним случилось что-то плохое. Может быть, его уволили, как ты думаешь? — Она помолчала, будто ожидая ответа. — Но даже если его уволили, почему он не берет трубку?
Володя не отвечал. Развалина с обидой взглянула на его безучастный профиль и выпустила его руку из своей.
— Карина, — сказала она, — подними меня.
— Выполняю, — раздался из расположенных под потолком динамиков приятный женский голос, и спинка медицинской кровати плавно пошла вверх. — Обратите внимание: ваше самочувствие ухудшилось. Мы регистрируем учащение пульса, повышение артериального давления. Даете ли вы разрешение на проведение медицинских процедур?
— Не до тебя! — Развалина махнула в сторону динамика. — Разрешения не даю. Двести седьмой канал, пятнадцатый, тридцать пятый…
Черно-белый фильм сменился цветным, умерший политик с силой вытолкнул из себя обрывок слова, желчно скривив узкогубый рот, ударник, размахнувшись, вонзил палочки в спину барабана.
— Его нигде нет, Володенька, — хотела сказать Развалина, но у нее вышел только неясный хрип, стало невыносимо трудно дышать. Ее ладони сжимались и разжимались, скрюченные пальцы пытались вцепиться в туго натянутую на кровать простынь и скользили по ней. Экран телевизора мигнул и погас.
— Уведомляю, — мелодично сказала Карина, — телевизор был выключен, поскольку просмотр программ спровоцировал приступ паники. Постарайтесь успокоиться и дайте согласие на проведение медицинских процедур.
— Включи… — захрипела Развалина. — Включи…
— Сожалею, но не могу исполнить вашу просьбу. Постарайтесь успокоиться и дайте согласие на проведение медицинских процедур.
— Включи…
— Боюсь, я не могу. Постарайтесь успокоиться и дайте согласие на проведение медицинских процедур.