Полоса переменности

Антон подбежал, схватил Павлова за плечи. Павлов ударил локтем, и Антон, едва не упав на спину, отшатнулся назад. Павлов тут же прыгнул вперед, сбил Игоря с ног, подмял под себя. Антон кинулся к ним, вцепился в куртку Павлова, дернул. Павлов приподнялся над Игорем, перекатился на спину, сделал подсечку, и Антон рухнул рядом с ним. В воздухе мелькнул окровавленный нож, Антон в ужасе вжался в землю, с силой втянул воздух и, не отдавая себе в этом отчета, ударил ногой. Нож промахнулся, вонзился в плотную землю. Антон не успевал думать, тело все сделало само. Он перекатился на бок, подминая руку с ножом под себя, прижимая запястье Павлова к земле. Рука его противника разжалась, и Антон быстро сунул пальцы туда, где его ребра упирались в тяжелую рукоятку. Обхватив ее, он стал поворачиваться обратно — быстро, резко, судорожно. Лезвие ножа плеснуло по воздуху, как плавник маленькой хищной рыбы, и завязло в чем-то податливом и мягком. Тяжелое тело Павлова рухнуло на Антона. Павлов захрипел, забил руками, словно пытался уползти, и затих. Антону стало жарко от пропитавшей его футболку крови. Он уперся ладонями в грудь противника и спихнул его с себя. Павлов тяжело перевалился на спину и, подняв небольшое облако пыли, остался лежать на дороге. Глаза его неподвижно смотрели в небо.

На шее Павлова, пересекая сонную артерию, зияла уродливая рана.

Антон выдохнул несколько раз, встал на четвереньки, постоял, глядя в землю, помотал головой. Слезы брызнули из его глаз, он зарыдал, задыхаясь. День все-таки кончился тем, что он убил человека.

— Помоги, — прохрипел он Игорю. Тот не отозвался. Антон собрался с силами и встал на ноги. Игорь лежал посреди дороги, его голова утопала в травах.

— Эй, — позвал Антон. Говорить получалось плохо, дыхание перехватывало. — Ты чего, вырубился? Ты давай вставай.

Игорь не шевелился. Антон, споткнувшись, подошел к нему, наклонился, отвел в сторону длинные перепутанные стебли и увидел, что грудь Игоря залита кровью, которая продолжала толчками вытекать из небольшой раны во впадине над ключицей.

Было тихо, садилось солнце, маленькая птица пела: «Ти-цец, ти-цец, тьюит. Мерт-вец, мерт-вец, чую, будет. Тьюит». Глаза Игоря расширились от страха и боли, он переводил взгляд от одного облака к другому. Облака, еще недавно белые, были залиты красным солнечным светом. Антон в растерянности замер на секунду или две, потом спохватился, закрыл рану ладонью, надавил. Игорь перевел на него взгляд и, кажется, узнал. Он с трудом разлепил губы, но ничего не смог сказать, у него получилось лишь глухое, еле слышное «па», как у рыбы, вытащенной на берег. Он попытался еще: «па, па, па», — но снова безуспешно. Потом глаза его остановились, рот остался приоткрытым. Антон встал, стараясь держать окровавленные руки подальше от тела. Он огляделся, сорвал пучок травы и стал стирать им кровь. Узкие свежие листья больно резали ладони. Всю кровь стереть не удалось, он отбросил в сторону траву и пошел прочь, вытирая руки о джинсы.

Антон шел и время от времени оборачивался. Ему все казалось, что кто-то из убитых должен встать, но никто не вставал. Павлов лежал посреди дороги, большой, как валун, серый и мощный. Игорь остался чуть дальше и был полностью скрыт телом Павлова, словно Игоря никогда и не было. Над тем местом, где он лежал, колыхались травы. Колосья костреца покачивались медленно, словно баюкали умерших на поле людей. Тимофеевка кивала тяжелыми шишечками, будто грозила пальцами, упрекала. От мятлика поле было как будто в сиреневой дымке, какая бывает во сне. Антон думал, пусть все это будет сном, и когда он проснется, он окажется не таким виноватым.

 

Он вошел в деревню минут через десять. Маленькая группка людей вытекла ему навстречу. Впереди шли четверо партизан в камуфляже, с оружием и вещмешками. За ними следовала Анна. Она резко отличалась от остальных: молодая, высокая, холеная, одетая в струящийся шелк. За ней тянулись четыре женщины и один мужчина, одетые в типовую одежду зоны стабильности, и их испуганные дети. Замыкал шествие крепкий коренастый парень лет двадцати. Его рыжие густые волосы блестели на солнце, как медный шлем.

— Это что, все, кто вернулся? — спросил один из партизан. На груди его висел автомат, руки с расслабленными кистями он положил поверх ствола. — Ты почему в крови?

— Все, — кивнул Антон, обводя взглядом тех, кто остался. — Все пошло плохо. Рыжего и Алексеича взяли на месте. Они ничего не успели сделать.

— Но они живы? — быстро спросила самая старшая из женщин. Ее водянисто-голубые глаза были так прозрачны и печальны, будто заранее налились слезами. Ее рука сильно дрожала, когда женщина заправляла за ухо прядь каштановых с сильной проседью волос.

— Насколько я знаю, Алексеич жив, но ранен.

— А Рыжий?

— Рыжий — нет. — Антон покачал головой. — Рыжего на месте. Простите.

Женщина охнула и закрыла рот рукой. Рыжеволосая девочка, стоявшая рядом, заплакала и вцепилась в мать обеими руками. Медноволосый юноша растерянно смотрел на них.

— А что с Павловым? — хмуро спросил автоматчик. — Его тоже замели?

— Нет, — ответил Антон и обвел взглядом людей. — Здесь есть его родные?