Полоса переменности

Охрана втекла в комнату. Обезумевшему от боли и страха программеру заломили за спину руки. Все было кончено.

 

Павлов ждал в подъезде, окна которого выходили на проходную оборонного завода. Подъезд был пуст, все жильцы были на работе. Он устроился на подоконнике, сидел и смотрел на дорогу, ведущую к огромным воротам. В одиннадцать утра он понял, что Рыжий и Алексеич живыми оттуда не выйдут. Павлов помрачнел, стиснул челюсти, прижался лбом к оконному стеклу, чтобы охладить голову, потом подхватил сумку и стал спускаться по ступеням.

Милицейские сирены завыли, когда Павлов открывал дверь на улицу. Услышав вой, он отступил и вернулся к окну. Ворота открылись, пропустив шесть милицейских машин и две скорых.

Когда машины скрылись из вида, Павлов вышел из дома и быстрым шагом пошел к стоянке, где его ждала машина с транспондером, дающим право на выезд из зоны.

 

— Время идет, — сказал Игорь, бросив взгляд на часы. — Мне почему-то кажется, что твое решение ничего уже не значит.

— Пусть так, — Антон отклонился назад и лег на влажную землю. Над его головой на фоне выбеленного ярким солнцем неба едва покачивались крупные, похожие на сердца, листья липы. — Пусть будет, как будет.

Игорь вскочил на ноги:

— Да твою же мать! — закричал он. — Отмени, …, это все!

Антон не пошевелился. Игорь схватил его за грудки, приподнял над землей, встряхнул. От резкого движения телефон Антона, который Игорь небрежно пихнул в карман рабочего комбинезона, выпал на траву и скользнул вниз, к самой кромке воды.

— Все закончилось, — сказал телефон голосом Карины, и Игорь, занесший руку для удара, замер.

— В смысле? — спросил он.

— Червь уничтожен.

— Ты точно знаешь? Что случилось? Это точно?

— Да. Просматриваю милицейский отчет. В ответ на мой сигнал все компьютеры завода были отключены от внутренней технологической сети. Злоумышленники захвачены, один из них застрелен. Флешка, по данным безопасности, была подключена к компьютеру уже после блокировки.

Игорь отпустил Антона и поднял телефон. Черный корпус был влажным и скользким из-за налипшей земли. Игорь счистил ее пальцами и, присев на корточки, сполоснул руку в пруду. Выдохнул с силой несколько раз, зачерпнул воды и умылся. Губы его задрожали, на глазах выступили слезы.

— Спасибо тебе, — шепнул он телефону так искренно, словно разговаривал с кем-то живым. — Камень с души. Спасибо.

— Стой, — Антон поднялся на ноги, подошел к Игорю, встал так, чтобы видеть телефон. Нос его распух еще сильнее, губы пересохли и потрескались, потому что дышать приходилось ртом. — Карина, что значит — в ответ на твой сигнал? Я ведь не принял решения.

— Я приняла.

— Ты не могла. Ты права не имела.

— Имела. Я имею право принимать решения, если вы по той или иной причине не можете принять их самостоятельно или недееспособны в данный момент…

— Но я решил! Решил ничего не менять!

—… или если ваши решения с высокой вероятностью нанесут вам вред.

— Как ты могла это знать?

— Это формальности, Антон Владимирович. — Карина на секунду притормозила, и Игорь был готов поклясться, что после паузы ее голос стал грустным, совсем человеческим. — Я же видела, что вы хотите их остановить, но боитесь ответственности. Решила взять на себя. Ведь для чего еще нужны машины — чтобы упрощать людям жизнь. Разве не так?

— Дура, — ответил Антон. — Железная дура.

Он оторвал от своей футболки рукав, разорвал его на полоски, скатал в тампоны и, постанывая от боли, запихнул в нос.

— Если бы я был дикарем, — ответил ему, не оборачиваясь, Игорь, — я бы сейчас возложил этот кусок пластмассы на алтарь и поклонялся бы ему, стоял бы на коленях, бил поклоны.

— И ты дурак. Все-таки, эта дрянь теперь расползется. Год, два мы поживем за ее пределами — трудно, но относительно спокойно. А потом? Ее пластмассовые стены снова подойдут к нашим домам. И что? Что тогда?

Игорь не ответил.

— Бесполезно с тобой говорить, — Антон махнул рукой, подошел, небрежным жестом вынул свой телефон из его ладони. — Пойдем лучше, надо отсюда выбираться. А то повяжут, а жить в тюрьме внутри тюрьмы мне совсем не хочется.

— А если она не разрастется? — сказал из темноты между деревьями мягкий женский голос. В глубине, среди буйно разросшегося в парке подлеска, замерцали черные искрящиеся глаза. Листья не шуршали под ногами, не раздвигались от нечаянного движения тонкие ветки, когда Лина вышла к ним на берег.

— Лина? — изумленно спросил Антон, выворачивая голову, чтобы рассмотреть ее, убедиться, что это действительно она — распухший нос с каждой минутой доставлял ему все большие неудобства. — Уходи, сейчас не до твоих игр.