Страница 92 из 122
Остаток водки в квадратном шкалике давно ждал своего часа, озябнув на полке холодильного шкафа. Стопочка прошла одним махом, легко, как по маслу, не обжигая рот. После второй, такой же лёгкой, в голове образовалась истина, чёткая и холодная, как водка:
Став осведомителем Третьего Отделения, стукачом особистов, по сути, Богдан попал в нехилую зависимость от Киселёва. Более того, сам стал пособником, нарушителем всех мыслимых запретов, установленных Орденом на контакты с ходоками. И выхода из этой западни сейчас нет. Пока нет. Возможно, совсем нет. Или это не западня? Возможно, он сам себя запугивает? Или не запугивает, а просто плохо понимает, что и когда произойдёт?
- Думай, Резников, - убедительно сказал Богдан своему отражению. – Ты жив. Но надолго ли? Зачем ты нужен Сёме?
Рассуждения завели в тупик. Если думать логично, то Киселёв должен был убить Богдана сразу, чтобы сохранить секрет. Но не убил, а почему? Добротой Третье Отделение не отличалось, молва врать не станет. Значит, не убил, чтобы не привлекать внимания полиции, которая непременно поинтересуется у соседа, куда внезапно исчез Резников.
- Тогда надо срочно записать всё, что я знаю. И отослать в надёжное место с приказом – вскрыть после моей смерти. Он меня убьет, но тогда все прочтут и узнают про Сёму и про ходока! И посмертно признают меня журналистом года! А я – в гробу. И все поймут, кого они потеряли…
Отставив стакан и бутылку, Богдан лихорадочно застучал по клавишам машинки. Выплеснув на трех или четырех страницах все секреты, он вложил в два конверта, указал на внутреннем, когда вскрыть, и отправил сестре. А потом опустил голову на руки и залился горькими слезами. Ему стало нестерпимо жаль себя, такого талантливого и невезучего.
Наутро, проснувшись на полу, репортер долго плескался в душе, стегая себя то холодной, то горячей водой, пока остатки похмелья не покинули голову. Допивая кофе, он услышал сигнал пневмопочты. К пенале лежала записка от Киселёва: "Завтра в 7:00 вылетай на хутор – получишь роскошный материал для репортажа. Можешь взять с собой пару коллег"
След привёл к хутору
Спустя полчаса с небольшим дирижабль сбавил ход. Однако лейтенант не спешил приземляться. Он зачем-то выпустил шасси, открыл дверь, лёг на пол и свесил голову вниз. После этого велел помалу убирать обороты. Импеллеры изменили звук, конвертоплан просел, колёса коснулись травы, которая стелилась под искусственным ветром, и почти целиком ушли в жидкую грязь.
- Наддай! Хорош, держи обороты, – скомандовал механику лётчик, - потом поднялся с полу и пояснил Мухину. – Болото. Сейчас отползём в сторону, до сухого, и сбросим лестницу. Да, уже можно… Ну, всего вам хорошего!
Оперативник спрыгнул, поймал дорожную укладку Магдалены, махнул рукой, отпуская дирижабль. Едва искусственный ветер стих, появились комары. Сперва Мухин хотел обмахиваться веточкой, но посмотрел, как орденка орошает себя "антигнусом",– вытащил из рюкзачка штатный "фталат". Не просить же у стервы новомодный репеллент?
По карте место высадки смотрелось недалеко от стоянки следопытов. Однако тащиться вдоль реки, звериной тропой, кое-где даже на четвереньках - пришлось больше часа. На ровном берегу, где деревья отступили, создав полянку, на оперативника и орденку набросились четверо мужчин. Атака оказалась неудачной, все нападавшие сначала получили ушибы, а затем устный выговор:
- Кто же так проводит задержание?
Этим внушением Мухин и ограничился. Толку-то, требовать от полицейских следопытов навыки спецподразделения СОМ. Тем волкодавам и ему, оперативнику особой экспедиции, рукопашный бой привычен, как монаху "Отче наш". Магдалене, насколько Мухин успел убедиться – тоже. Она и одним глазом видела прекрасно, а удары наносила точно, хотя дополнительная силёнка и масса, конечно, ей бы не помешала. Выслушав доклад старшего следопыта, что хутор под наблюдением, и сетование, что из четырех овчарок три жестоко накололи лапы, аж до нагноения, оперативник отмахнулся:
- За ночь бандиты никуда не денутся, так что собаки не понадобятся. До места вас довели, и ладно. Последнюю тоже прочь отсюда, неровен час, взбрехнёт, и вся скрытность прахом!
- Как можно! – возмутился следопыт, - наши собачки молчать приучены. Дозвольте оставить, вдруг да пригодится. Горка, к ноге!
Очень крупная лохматая псина с достоинством вышла из кустов, обогнула проводника, стала с ним рядом. Из раскрытой пасти с белыми зубищами вывалился язык, с которого капала слюна. Мухин глянул на лобастую собачью башку, которая вполне подошла бы медведю-пестуну, удивился:
- Я думал, у вас ищейки. Что за порода?
- Сибирская. Помесь лайки с кавказкой. Нюх охотничий, а на задержании работает лучше доберманов. И не мёрзнет, - с гордостью произнёс следопыт, а затем предложил. – Руку протяните, пусть понюхает.
Под слова "свои, свои" Горка потянулась носом, обстоятельно изучила запах и подняла жёлтые глаза на Мухина. Пока она так же степенно знакомилась с Магдаленой, оперативник принялся разглядывать хутор, где скрылись грабители.
Высоченный, пожалуй, двухметровый частокол, заострённый поверху, окружал жилую зону, а пустой лужок перед ним ограждала поскотина с тремя пологими двусторонними перелазами. Далеко за домом на отмели трудились три человека, несомненно, карлики. Они усердно кидали лопатами песок на примитивный жёлоб и лили ведрами воду, наверное, мыли золото. Их просторная палатка с поднятыми для просушки бортами просматривалась насквозь – там никого не было.
Больше всего оперативник заинтересовался строениями самого хутора. Громадный домина, от которого, словно крылья, в обе стороны тянулись стойла и сараи под единой крышей, мог вместить человек двадцать. Частокол мешал, пришлось забраться на сосну, что стояла на опушке. Мухин выбрал дерево непримечательное, во втором ряду, как велит "Наставление для пластуна".