Страница 113 из 122
Презрев жалобные стенания пилота и механика, допустивших угон воздушного судна, Сестра Магдалена допросила их, чтобы удостовериться в отсутствии сговора - мужчинам она перестала верить окончательно и навсегда. Затем настал черёд газетчиков. К утру все дали показания, кроме Богдана Резникова, который нарочно оставался на закуску. Ещё бы, этот развязный тип оказался замешан с истории с ходоком! Он сам заявил об этом, а потом и коллеги, все до единого, указали на него, как инициатора полёта. Прохиндей, оказывается, соблазнил их обещанием предъявить живого ходока и возможностью получить интервью! Каков жук, а?
Разговор с Резниковым шёл трудно. Наглый репортёр подчёркивал свою явку с повинной, как некое достоинство, дающее ему право на получение дополнительных сведение о судьбе ходока и таинственного куратора лаборатории по фамилии Киселёв. По словам репортёра, куратор служил в Третьем Отделении и являлся штатным сотрудником Особой экспедиции.
Эти слова Магдалена записала особо тщательно, разборчиво, да ещё подчеркнула дважды. Собственно, сомнения исчезли после бегства Мухина. Какая разница, как действовал капитан, сам ли по сговору с неизвестным пока Киселёвым прокрался ночью на хутор и перебил мирных обитателей или поручил это убийце с фальшивой татуировкой, а потом лишь прикончил его! Главное в другом: Особая экспедиция попыталась замести следы его руками, да просчиталась – взрыв не уничтожил все улики.
Особенно важной находкой сестра Баторина сочла рабочий дневник, где фигурировала фамилия главного особиста, Столбина. За неимением времени она отказалась от попытки расшифровать невнятные каракули со множеством ошибок, а лишь пролистала тетрадь, выхваченную у Мухина и Резникова.
Ей предстояло срочно доложить по начальству о выявленном преступлении. На чьё имя отправлять рапорт, Магдалена не знала и заколебалась - кого вписать адресатом? Высшая должность в Консулате Российской Империи принадлежала Командору, но решение о вмешательстве в деятельность государственных органов страны пребывания мог принять только Почётный Консул.
Собственно, инспектор Баторина уже вмешалась, да ещё как вмешалась! И Консул фактически поддержал её инициативу, отдав приказ о переподчинении отделения "сомов", раньше замкнутых на Мухина. Поэтому после недолгого раздумья Магдалена начертала:
- Консулат Российской Империи, Почётному Консулу при дворе Российского Императора, полковнику Минину. Довожу до вашего сведения, что мною достоверно установлен факт противоправного удержания ходока сотрудниками Особой экспедиции с целью тайного использования его технических знаний…
Закончив рапорт и отсемафорив его на ближайший пожарный дирижабль, сестра Баторина вдруг обессилела. Нервное возбуждение и ненависть к Мухину, питавшие её сутки напролёт – иссякли. Едва передвигая ноги, она добрела к свободной кровати, предупредила Газаева, что должна отдохнуть, и тотчас заснула. Последняя мысль, мелькнувшая в усталой голове, показалась ей забавной и успела вызвать улыбку:
- Я словно копьё, летящее в цель. Россия пожалеет, что воспитала такого подонка, как ты, Димочка. И отомстит за меня…
Ночь на перевале
Сознание вернулось к Мухину, как наказание. Голова, мало что кружилась, так ещё и болела в области затылка, желудок дергался в приступах пустой тошноты, а слабость призывала закрыть глаза, и Дмитрий Сергеевич согласился. Лишь затёкшее тело шевельнулось, заботясь об удобстве для лица, которое онемело в местах, прижатых к камням.
Перевернувшись на спину, Мухин долго смотрел в небо, с которого уже сошло солнце. Время текло, багровость заката убывала. Постепенно стемнело, а силы не возвращались. И голова не унялась - мешало почти невнятное причитание раненого соседа, оно затекало в уши, становясь дополнительной болью:
- ... добей… добей…
- Заткнись, - попросил капитан, - я сам чуть жив.
- … ходок… сука… ты… тоже… добей…
Арик шептал и скулил, шептал и скулил, истекая слезами и кровью. Мухин мечтал снова потерять сознание или оглохнуть, что тот перестал мучить его. Но бог не спешил проявлять милосердие, не прибирал раненого соседа, и тот мучил капитана сродни китайской пытке. Там с ума сводило размеренное падение капель на темя, а здесь в больную голову, и так уже заполненную пульсацией, всверливался беспрестанный, на одной ноте, негромкий вой. Дмитрий Сергеевич отполз, но мир затих, входя в ночь, и единственные звуки, которые оставались в нём, порождал живучий Арик. Пришлось подняться на ноги, борясь с вращением земли и тошнотой, вернуться к раненому, сказать правду:
- Скорей бы ты сдох. Я ни помочь, ни бросить тебя не могу.
- …добей.. добей… добей… - канючил тощий нудник, загоняя иглы мольбы в гудящую голову капитана.
Дмитрий Сергеевич не выдержал пытки стонами, опустился на колени. В его брючном кармане лежал пистолет, принадлежавший ранее Арику. Простенький, без индикатора давления. Руки сами достали оружие, проверили магазин – полный, вложили ствол в руку раненого, подпёрли его кисть - против отдачи.
- Сам нажимай. Я не палач.
- … рук… не… чувст… пожа... – не прерываясь на скулёж, взмолился тот.
Тратить силы на препирательства с Ариком капитан не стал. Голос раненого сверлил, как зубной врач без наркоза. От этого, а, может, от жалости к себе - вдруг навернулись слёзы. Всего лишь набухли, не вытекли на щёки, но испугали Дмитрия Сергеевича. "Старею, - с ожесточением подумал он, - сентиментальным стал! – а потом вдруг испугался задуманного пособничества. - Не поддавайся жалости, Мухин! Потом истолкуют, как убийство! Оно тебе надо?" Но скулёж пересилил голос разума, сокрушил его остатки. В надежде спастись от непереносимой головной боли, капитан прижал пистолет к виску Арика, отвернулся, резко согнул указательный палец.