Страница 103 из 122
Шок оказался настолько тяжким, что шум в голове загустел и стал почти невыносимым. Теперь сомнений в причастности верхушки Особой экспедиции к подлой затее с ходоком уже не осталось. Но капитан Мухин справился, не впал в беспамятство. Напомнив себе, что служит он не Столбину, а государству, Отечеству, Дмитрий Сергеевич сдержал нахлынувшие ругательства и перевёл дух: "Я обязан разоблачить предательство!" Он пролистнул с десяток заполненных страниц, не вчитываясь, ловя общее содержание.
Начатая общая тетрадь оказалась рабочим дневником. В глаза бросилось обилие однотипных ошибок. Кто-то усердный записывал результаты опытов, вёл расчёты на странном русском языке. Дичайшая неграмотность отдельных слов, свойственная дислектам, противоречила очень грамотному употреблению сдвоенных согласных, мягкого знака и точной расстановке запятых в причастных и деепричастных оборотах.
Кроме описания опытов в тетради обнаружилась примитивная карта - на развороте страниц красовались кроки, очень хорошо выполненные, с надписями вдоль извилистых линий -"Кадрин", "Аккабак", и крестиком, возможно, отметкой важного места. Дальше шли чистые листы. С последней записи минуло две недели.
- Откуда дневник?
- Ну, скажем, нашёл, - ответил Резников, тыча пальцем в крестик. – Вы ведь, военные, карты легко читаете? Скажите, где это место?
Голова Мухина, даже гудящая внутри, легко сориентировалась, сопоставив эти кроки с недавно изученной местностью. И он, всё-таки, занятый переживаниями о предательстве Столбина, ляпнул сдуру:
- За водоразделом. Аккабак – местная речка, а Кадрин… - и тут осёкся, сообразив, что незачем выкладывать это журналюге, а вот ему, следователю, надо выяснить как можно больше о карте, нарисованной ходоком. – Вы знаете, что тут помечено?
- Кадрин, - задумчиво повторил Резников, - значит, тоже река… - и словно опомнился, ответил Мухину. – Думаю, там проход, о котором рассказывал ходок. К которому ушёл.
- Ушёл? Вы встречались с ходоком? – изумился Дмитрий Сергеевич. – Немедленно расскажите всё!
- Конечно, - согласился журналист, - а тетрадку верните, я сфотографирую, - и потянул дневник к себе.
Мухин воспротивился, но недавняя сила и ловкость его существенно сократились от боли и тяжкой мути, которые затапливали голову почти целиком, поэтому противодействие не удалось, а обернулось глупейшей картиной, знакомой всем, кто видел перетягивание каната.
- Богдан, почему ты здесь? И что это у вас? А ну, отдали мне!
Мерзкий голос сестры Магдалены ввинтился в уши Дмитрия Сергеевича. К тяге Резникова добавился рывок орденки, и тетрадь досталась ей. Гудящая муть всплеснулась, залила сознание капитана.
**
Спустя час, когда Мухин очнулся, выяснилось, что полицейские следопыты ушли в город, а на хуторе оставались только журналисты и "сомы". Газаев развел руками – пожарные отказались передавать начальству его сообщения. Это было уже не странно, напротив, полностью укладывалось в схему организованного саботажа, задуманного Баториной.
Голова ещё кружилась, тело переполняла боль, идущая от спины. Но капитан нашёл силы подняться с постели. За время обморока как-то сама собой в уме сложилась полная картина событий и высветилась их взаимосвязь. К сожалению, сестра Магдалена следовала собственной, орденской логике, где виновник был назначен заранее, а всё остальное подгонялось под готовую версию. И всё-таки Мухин попытался объяснить ей правильный взгляд на ситуацию:
- Лена, выслушай. Ты же умная девочка. Хутор был провокацией. Хорошо продуманной, тщательно подготовленной. Почти безукоризненной. Выдам тебе информацию для служебного пользования – о провокации нас предупредили циркулярным письмом ещё две недели назад. Я бы всё понял раньше, но эта проклятая гонка не давала возможности осмыслить… Да ещё травма, которая вырубила в самый неподходящий момент! Понимаешь, главарь ушёл. И ходок, тоже. Лена! Я знаю, где перехватить ходока. Дай тетрадь, что нашёл Резников, я покажу. Пошлём Газаева…
- Хорош врать, Дима. Когда мужчина говорит девушке – ты умница, значит, считает её полной дурой! А я не дура. У тебя мозги отшибло, ты и не веришь, что начальники тебя убить хотели, чтобы скрыть правду! А Богдана я арестовала! Мерзавец, скрыл от меня улику! Чтобы отдать тебе! Ненавижу вас, мужиков!
И ушла, насквозь уверенная в правоте, как её предок, король Стефан Баторий. Поляк. Самоуверенный. Спесивый, будто он самый умный.
"Все они такие, западные славяне, даже болгары. Да и сербы, да и малороссы, - подумалось Мухину, потомственному сибиряку, - а идёт это от лёгкости жизни в климате, где всё само растёт. Не как у нас, где девять месяцев зима. А им-то кажется, что мы ленивые, хлеб растить не умеем…"
Телесная немощь и боль воскресили обиды, полученные им, провинциалом, в детстве и отрочестве. Конечно, в другое время Мухин трезво оценивал качества людей, с которыми сталкивала его жизнь, ничуть не связанные с местом жительства, национальностью, вероисповеданием или местом работы.
Но сейчас ему казалось, что сестра Магдалена так скверно себя ведёт лишь по причине польских корней. Жалея, что перепривить или выкорчевать генеалогическое древо нельзя за прошествием сотен лет, а упрямицу такую, как Баторина, проще убить, чем переубедить, он озлобился, дал волю фантазии:
"Может, и впрямь, оглушить дуру, пожертвовать конвертопланом, и дело с концом?! Взять грех на душу. Авария, с кем не бывает. Ахмед не сдаст, промолчит…"
Но представить, как прекрасное тело Лены разобьётся о землю – Мухин не смог. К тому же голова, пусть и с трудом, с задержкой, оценила ситуацию полностью:
"Ой, журналюгу забыл. Финт с её ликвидацией не пройдёт. Значит, надо ловить ходока… Брать на пути, больше ему идти некуда…"