Страница 67 из 73
Видение сменилось снова. МакТомсон обернулся к Коршуну. Тот смотрел на него пристальным, но ничего не выражающим взглядом, взглядом, похожим на кукольный: глаза красивые, но неживые.
— И? — Август вернул юношу в реальность.
— Что «и»?
— Что это было? Я умер?
Стояла ночь, и ливень продолжался. Ни души. Ни Мэри Роуз, ни Кристиана, ни полиции ― никого. Позади во тьме купался утихший «Эливагар» с разобранной крышей и мёртвыми, чёрными глазами-окнами.
— Я думаю, ты умер уже давно, — злобно улыбнулся Коршун. — Вернее, человечность в тебе давно мертва. Но ничего удивительного: вы, аристократы, все такие злые и ради своей выгоды готовы пойти на любое преступление!
— Какой же ты злопамятный! К тому же не только аристократ был виновен в твоём убийстве. Твой коллега его и организовал. Да и сам ты любил отнюдь не актрису или крестьянку, а дворянку.
— Это ничего не меняет.
— Он издевался над тобой. Приходил и поливал грязью. Как задиристый школяр. Но в этой истории Монтрад был злодеем. А ты — невинной жертвой. Утешься этим.
Август пытался успокоить юношу. Заставить призрака перестать обижаться на своих убийц.
— Ничем я утешаться не собираюсь! Мне нет утешения! До скончания веков я буду бродить у Кургана Луны и по коридорам нового «Эливагара»!
— Мой сын и его друг Стив видели призрак Монтрада. Так что ты такой не один.
— Его отпели как праведного христианина!
— Я, конечно, далеко не богослов. Но, думаю, что кто чему служит, тот тому и раб. Монтрад служил Богу, ты — Сцене. Он — раб Божий, ты — раб театральный. Только театр — не Бог.
— Говорят, ваш бог не приветствовал убийства.
— Я имею в виду, что Монтрад был крещён.
— Хватит об этом. Всё равно я бы умер. Не дожил бы до весны. Какая разница, кто убил меня: люди или болезнь?
— Тоже верно.
Но тут вдруг Коршуна осенило. Сощурив глаза, призрачный юноша произнёс:
— Только я не прощу никогда! Обретя любовь Эвы, мне захотелось жить, захотелось бороться, а они отняли и эту надежду, надежду на последний шанс.
МакТомсон вздрогнул. Его будто бы окатило ведром холодной воды. Вспышка надежды осветила душу. Прощение! Да, прощение!
— Прости же ты наконец! — воззвал Август.
— Простить?
В голосе Коршуна прозвучали нотки удивления и даже возмущения.
— Да, прости! Тогда время такое было! И наговорили на тебя. Сам же знаешь, что не виновен ни в чём!
— В том-то и дело!
— Что же ты делаешь?! — МакТомсон почти взмолился. — Тебя так тут любят! Портрет твой берегут! Принцем Сцены называют! Моего Кристиана «Вторым Коршуном» зовут! А ты?!
— А что я? — горько усмехнулся призрак. — Я всего лишь жалкий, нищий актёришка, у которого даже фамилии нет! Так, кажется, про меня говорил Брэндон Монтрад? А разве нет? Я всего лишь человек, был человеком. А ты молишь меня о прощении. Как я могу простить? Я Господь Бог, что ли?
— Негодный мальчишка, — рассердился Август. — Хотя ты и родился невесть когда, всё же умер молодым, и я как-никак тебя старше! Не смей придираться к моим словам! Всё ты понимаешь! Я тебя насквозь вижу. — Он присмотрелся и увидел сквозь собеседника набережную. — Ха! И в буквальном, и в переносном смысле! — Герцог с удовольствием наблюдал, как выражение лица Принца Сцены менялось от его слов, становясь то возмущённым, то удивлённым. — И знаешь что?! Нельзя быть таким злопамятным! Ты красивый, этого не отнять, но злющий какой!
— А ты? Тоже мне праведник нашёлся! Ты родного сына не пожалел!
— Тебе неведомо, как я раскаиваюсь, нехристь!
Но Коршун не ответил. Видение сменилось снова. МакТомсон увидел себя на опушке зимнего леса. Вечер. В небесах сияли звёзды. Снег лежал неровно, тут и там виднелась промёрзлая земля с жёлтой сухой травой давно умершего лета. Но мороз стоял зимний. Август огляделся, но не увидел рядом с собой Принца Сцены. Чуть поодаль он заметил холм, на который поднялся человек. Август узнал в нём Коршуна. Он был один. Ждал кого-то. Прошло несколько минут, и за спиной юноши появились люди. Герцог сумел насчитать человек десять. Среди них граф Брэндон Монтрад, которого МакТомсон узнал по самой дорогой на вид одежде. Из легенд «Эливагара» Август знал, что сейчас последует. Он в ужасе позвал актёра, желая предупредить. Но парень не услышал, а люди меж тем обступили свою жертву. Коршун явно ждал не их.
— Кристиан! — закричал МакТомсон, бросившись к юноше, но будто бы упёрся в прозрачную стену. — Кристиан! — кричал он, но всё было без толку. Тогда он решил воззвать к убийцам юноши: — Брэндон! Нет! Не надо! Не трогайте его!
Всё было напрасно. Люди избивали Кристиана. А МакТомсон кричал, пытался вырваться из-под купала и спасти несчастного… Внезапно он вспомнил своего сына, вспомнил, как Генри тоже умолял его перестать обращаться с мальчиком как с рабом и сказать тому правду, но Август не слушал. Слова друга будто бы разбивались о стеклянную стену, как и сейчас — его, Фердинанда, крики.
— Господи, прости! — со слезами воззвал МакТомсон. — Господи, умоляю, прости! Помилуй меня! Неужели моя злоба окажется сильнее Твоего милосердия?! Горе мне несчастному! Горе мне!
В последний миг, ни на что не надеясь, бедняга попытался прорваться сквозь невидимую стену, и неожиданно это у него получилось. Не веря своей удаче, он бросился бежать, боясь, что купол снова накроет его, и сам не заметил, как ноги принесли его на вершину холма.
— Эй, вы! Не смейте его бить! Не трогайте его!
Люди в страхе отскочили и обернулись на странного пришельца в странной одежде, да ещё, судя по всему, летней, а не зимней.
— Не трогайте его! Кристиан, вставай! Ты… ты… Ты ни в чём не виноват!
На подкашивающихся ногах нечастный встал. Лицо юноши было в крови. Хриплым голосом он спросил: