Страница 36 из 72
– Но зачем? – «Драконья кровь» заскреблась в горле Джабраэли золотыми барханами пустыни, – разве мы чем-то…
– Дело не в вас, – Генрих встал и прошёлся вдоль комнаты, отбивая взмахом руки каждый шаг. – Хозяин называет вас, маэстро, «живой классикой», и, будьте уверены, всё так же ценит, но…
– Но? – Джабраэли так яростно сжимал свой бокал, что Зальц стал опасаться за судьбу высокой хрустальной ножки. Хореограф чувствовал себя стареющей любовницей, которую ценят как удобную, привычную вещь, уютное пристанище, но огонь сердца и пламя страсти вот-вот будет принадлежать другой!
– Его заинтересовал свежий концепт учредителя, – доверительным полушёпотом сообщил Генрих. – Неожиданные повороты сюжета. Новые грани старых историй.
Давным-давно один молодой амбициозный юноша, которого впоследствии станут называть «господин Зальц», усвоил от своего хозяина и учителя простую истину: платить людям за то, чего ты от них хочешь, крайне неэффективно. Гораздо лучше, если за возможность действовать подобным образом они заплатят тебе сами. А потому Генрих терпеливо ждал.
Джабраэли отпер встроенный в стену маленький сейф и извлёк из него бархатную коробочку.
– Я очень благодарен вам, Генрих, за вашу открытость и откровенность. Прошу вас, примите этот пустячок в знак нашей дружбы.
«Пустячок» оказался перстнем виртуозной работы, в которой намётанный глаз Зальца безошибочно узнал руку одного из лучших гномьих ювелиров. Крупный изумруд окаймлялся прихотливо завёрнутой лентой голубых бриллиантов.
– Это очень щедро, мой… друг, – произнёс секретарь, не выказывая сколько-нибудь заметного волнения.
На самом деле Генрих Зальц ненавидел драгоценные камни. Каждый раз, выдвигая один из ломящихся ящиков своего стола морёного дуба, он на мгновение зажмуривался от отвращения при виде россыпи колец, запонок, подвесок, шейных и поясных цепей, орденов и браслетов.
К сожалению, о стойкой нелюбви своего секретаря к драгоценностям не подозревал даже сам князь. В противном случае он, без сомнения, запасся бы у профессиональных артефакторов более изощрёнными заготовками: батистовыми платками, шляпными перьями или даже набалдашниками тростей. Однако Генрих, будучи чистокровным тиссонцем, с детства не отличался живой мимикой, а после того, как стал самым вышколенным в Менесе слугой, никогда не позволял себе выказывать даже тени недовольства в адрес своего работодателя.
Эйзенхиэль, со своей стороны, не особенно жаловал артефакцию в качестве науки. Он считал эту прикладную дисциплину Солнечной магии чем-то вроде скучного ремесла, а потому использовал драгоценные камни как дорогой, но наиболее простой и эффективный способ снабдить всем необходимым своего умного, уравновешенного, преданного, но, увы, обделённого магическим даром секретаря. Первый перстень, который князь выдал Генриху, возвращал его в замок Элизобарра из любой точки Благословенных островов. И молодой Зальц принял служебный артефакт с благодарностью и благоговейным трепетом. Но на этом дело не кончилось. Вскоре Генрих обзавёлся разного рода подслушивающими, записывающими, защищающими и атакующими магическими приспособлениями на все случаи жизни. Эйзенхиэль, вследствие нежелания посвящать в свои секреты посторонних, зачарованием занимался сам. Сочетание различных свойств в одном предмете – тонкая работа, доступная далеко не каждому магистру-артефактору. Заклинатель разума даже экспериментировать с сочетаниями не стал – просто заказывал у гномов новую партию «чистых» ювелирных изделий.
Генриху случалось показываться на людях с массивной нагрудной звездой из крупного сапфира (если тронуть нижний луч, делает невидимым своего носителя), изящным рубиновым колечком на пальце (позволяет видеть тёплые тела в темноте), с брильянтовыми пряжками на ботинках (приглушают шаги) и с запонками из изумрудов (отличные носители информации). Подобные сочетания снискали Зальцу славу сороки, теряющей волю от любой блестящей безделушки. Его безвкусицу приписывали полному лишений детству (ведь князь, подумать только, взял себе секретаря чуть не прямиком из дома призрения!)
Зальц страдал, но страдал молча. Директор театра был не первым, и не будет последним, кто осчастливит его подобным подношением.
– Старые истории… – наконец, приступил секретарь к главной цели своего визита, – они такие прямолинейные! Стоит герою в белом парике выйти на сцену, и мы уже знаем, кому достанется принцесса. Где накал интриги? Можно наслаждаться музыкой и великолепным рисунком танца, но разве остаётся тут простор для переживаний?
– Но либретто… – несмело начал Джабраэли, перед которым рухнули мировые устои.
– Что либретто? – Зальц так взмахнул бокалом, что пленённое в нём солнце взметнулось до самого ободка. – Знаете, как бы оно выглядело в программке Нового театра?
– Как? – хореограф испуганно наблюдал за мечущимся по кабинету, вероятно, слегка захмелевшим, секретарём.
– Я, конечно, не либреттист… но… как-нибудь… – Генрих пошевелил в воздухе пальцами. Джабраэли ловко подсунул в них кусок сыра. Зальц задумчиво прожевал. – …как-нибудь так: «Она – прекрасный цветок. Он – коварный искуситель. Есть третий, тот, кто удержит на краю пропасти волшебной силой своей любви. Она, без сомнений, достойна получить счастливый финал. Но будет ли он таким, как вы ожидали?»
Джабраэли молчал, пропуская через себя новый срез искусства. Князь Эйзенхиэль знает в этом толк. О, как тонко! Неожиданный поворот, неожиданный, но не случайный, основанный на психологическом расчёте…