На пороге зимы

— И вы не ответили на мой первый вопрос. Как вы собрались править Севером? Вы не знаете о здешнем народе ничего. Не интересуетесь, чем они живут, во что они верят. Не знаете старых порядков, даже как наследовали власть! Не удивительно, что вас не зовут на советы. Северная война прошла мимо вас. На вас смотрят, как на красивую куклу, что соседи, что местные!

— Я разделила с ними осаду! — отчеканила Элеонора. — Я звала людей в бой, и за мной шли!

— Возможно. Допускаю даже, что шли именно за вами, а не за вашим сотником. Однако призывать людей сражаться за их же дома совсем не то, что заботиться об их благополучии изо дня в день. Выбросьте пустые мечты из головы: одной вам Север не одолеть. Этим землям нужен сильный правитель, готовый укрощать их медленно и терпеливо.

— О… — Элеонора замерла, пронзённая ужасной догадкой. — Так вы здесь для этого?!

— Я? — На лице Олларда отразилось неподдельное изумление. — Нет, мне нет дела до Севера. Хватает хлопот с собственными землями. А вы — неужели за восемь лет не поняли, что здешние земли не примут чужака? Здесь должен править северянин, плоть от плоти этого края, знающий его дикий норов, как всадник своего коня. Вы знаете, когда здесь сеют и жнут? Когда перегоняют скот? Где пасётся то стадо, которым ваш муж собирался кормить нас остаток зимы? Или надеетесь на имперское зерно? Думаете, вам просто подарили Север, ничего не желая взамен?

Элеонора молчала. Отрывистый голос резал слух, и ему вторили взрывы смеха из-за двери.

— Тенрик Эслинг — наилучший правитель. Был бы, будь у него рядом мудрый и отважный советчик. Ваш муж ничего не смыслит в войне; вы должны были стать для него советником, имеющим доступ не только к его оружейной, но и к его сердцу. Должны были завоевать этот край не мечом, а не менее острым умом. Но, верно, дочери Талардов нынче умеют лишь щеголять в открытых платьях, а потому, повторюсь, у императорской канцелярии будут вопросы к вам.

«А ещё вы не удосужились принести наследника» — мысленно договорила Элеонора. Гнев, разочарование, отчаяние сменяли друг друга, не давая сосредоточиться. В смятении Элеонора сделала несколько шагов к прогорающему камину. Рассветные силы, на что же она потратила эти восемь лет?..

— Маркграф Оллард, — выговорила она наконец, — я действительно устала. Прошу вас не делать поспешных выводов. Обсудим всё завтра, когда я обдумаю ваши слова.

— Это невозможно. Отчёт канцлеру должен быть готов к утру. Почтовых голубей у вас больше нет, значит, придётся посылать с гонцом и как можно скорее.

— И что вы приложите к отчёту?

— Например, показания вашей служанки, что со стены вы ушли сами, а после не звали на помощь.

— Я запрещу ей говорить с вами.

— Её слова уже записаны, и с четверть часа назад мой помощник получил её подпись. К утру я запишу и ваш рассказ, и если он будет отличаться от остальных… объяснитесь с канцлером лично. Доброй ночи.

Он шагнул к двери, Элеонора метнулась и преградила ему дорогу. Страха больше не было, остались ярость и беспомощность. Что предложить этому футляру для шестерёнок? Чем обольстить его холодную, мёртвую кровь? Поистине, канцлер выбрал лучшего посланника! Олларда не подкупить деньгами, не соблазнить постелью, не разжалобить слезами. Он смотрел на Элеонору сверху, и бледные губы кривила усмешка.

— Вы толкаете меня на преступление, баронесса.

— Всего лишь прошу повременить.

— Чего ради?

— Ради… милосердия. Я верю, у вас доброе сердце, и…

— Чушь. Сердца у меня нет вовсе, как говорят, и, по правде, оно мне никогда не требовалось. Меня учили хранить верность и требовать её от других. Вы с бароном не были верны ни короне, ни Северу — чего ради я должен вас прикрывать?

— Я… Я взываю к вашим отцовским чувствам, маркграф Оллард. Я верю, вы не оставите нерождённое дитя сиротой.

Лёгкая дымка в зелёно-карих глазах — словно поверхность болота колыхнулась и снова сомкнула покров ряски, пряча сокровища и кости, скопившиеся на дне. Оллард чуть вскинул брови:

— Вы ждёте ребёнка?

— Да.

— Вы уверены?

— Да. — Заминка в голосе Элеоноры была слышна ей самой, но вложить в короткое слово больше уверенности она не могла.

— Значит, воины с юга принесли плодородие на здешние земли?

Элеонора дёрнулась, как от пощёчины. Оллард усмехнулся, примирительно поднял ладонь:

— Что ж, это меняет дело. Ваше… положение, несомненно, расположит канцелярию. Думаю, я смогу отложить отправку отчёта на месяц, пока вы не будете уверены полностью. Берегите наследника.

Он учтиво кивнул Элеоноре, обошёл её, как забытый на проходе стул, и направился к двери. Элеонора стиснула кулаки, не обращая внимания на боль. Ярость снова поднялась жаркой волной, вспыхнула за все перенесённые унижения, и Элеонора бросила в чёрный бархат безукоризненно прямой спины:

— Отчего же император не поберёг вас, последнего наследника своего рода? А, маркграф Оллард? Каким ветром вас занесло на Север в разгар войны?

Ответом был стук затворившейся двери.

Комната наполнилась голосами и смехом: служанки, раскрасневшиеся не то от прохлады коридора, не то от шуток стражников, поспешно подкладывали дрова в камин, смахивали невидимые крошки со стола, лукаво перемигивались. Элеонора отступила в спальню и затворила за собой дверь. Дёрнула шнур на корсаже, коснулась обтянутого тканью живота, прикусила губу, чтобы не разрыдаться — напрасно.

Слёзы иссякли быстро. Уже проваливаясь в зыбкий, тревожный сон, Элеонора уцепилась за образ небесной девы. Вся отповедь Олларда наверняка была продиктована канцлером или кем-то ещё, но эти слова — неужели принадлежали ему? Элеонора перебирала их так и этак, но ум работал, как плохо смазанные шестерни. Зато она наконец поняла, чего ей не хватало в старых покоях — тиканья часов.

========== 9. Башни и подвалы ==========

Вокруг замка сжималось кольцо, щерившееся копьями и мечами. Ворота пали, стены рухнули; враги хлынули во двор, окружили замок. Они бились в окна, скребли по стёклам остриями копий, и нужно было стрелять, но… бить дорогое стекло арбалетным болтом?..

Верен приподнялся на локте, спросонья оглядел комнату. Было тихо, только скрипучий звук слышался по-прежнему. Верен повернулся к окну, с облегчением отметил, что оно было с вечера закрыто ставнями, и увидел Ардерика, сидящего за столом. Он водил по бумаге пером, и оно-то и издавало скрип, привидевшийся Верену во сне.

Картина была столь непривычная, что Верен какое-то время молча пялился, прежде чем подняться и проследовать к тазу для умывания. Ардерик едва вскинул на него глаза:

— Там настойка для тебя. — И снова уткнулся в бумаги.

Верен повертел в руках стеклянный бутылёк, вылил половину в кувшин, осушил его в один приём и сразу почувствовал себя лучше. Была ли то заслуга настойки или же свежей воды и крепкого сна, его не сильно заботило. Он прошёлся по спальне, с каждым шагом ощущая, как по жилам быстрее бежит кровь; нога побаливала, но на месте уже не сиделось. Вчера он свалился спать раньше всех, а ведь произошло столько всего! Нападение на баронессу, заключение барона… Верен покосился на Ардерика и решил не приставать с вопросами. Раз пишет при свече, не дождавшись рассвета, да ещё не слышит, как отчаянно скрипит перо, значит дело срочное.

За окном слышался шум — перекрикивались люди, ржали лошади. Ставни распахнулись легко. Во дворе было темно, но небо вспыхивало цветными пятнами и полосами, а свет факелов выхватывал из мрака меховые куртки и тюки.

— Лиамцы уходят. Снова… — сообщил Верен. Получил в ответ невнятное бормотание и снова уткнулся в стекло. Отошёл к очагу, потрогал ещё тёплые камни, решил, что топить не стоит, заглянул в опустевший кувшин…

— Не мельтеши, а? — раздражённо дёрнул плечом Ардерик.

Верен виновато уселся на шкуры у очага, но тут же встал снова.

— На двор схожу, — бросил он, но остановился, припечатанный неожиданно серьёзным: