На пороге зимы

Обугленный камень, скользнувший в бледную ладонь из поясной сумки, почти не удивил Элеонору: Тенрик снова выбрал сторону неправильно. Она мысленно пожелала мужу онеметь на пару недель и перевела дух: связать эту нить, к счастью, было легко.

— О, так вот зачем вы явились. Верно, вы смеётесь надо мной, маркграф Оллард! Это же киноварь. Дурно пахнет, награждает кашлем, но в могилу с её помощью не свести.

— Так вы использовали её против барона?

— Любой лекарь или ремесленник подтвердит, что навредить таким способом невозможно, особенно здоровому мужчине. Простите, но если вы явились в столь поздний час поговорить о свойствах киновари…

— Барон намерен дать ход этому делу, и, знаете, меня восхищает его стойкость. Ему самому грозит плаха за измену, а он ищет улики против вас.

— Какому делу? — Элеонора не позволила страшному слову «плаха» задержаться в сознании. — Да, я действительно подбросила Тенрику камень, но травить его и в мыслях не было. Просто семейная ссора, не стоящая внимания.

— Должен сказать, что вы выбрали странное и опасное орудие, — прервал её Оллард. — Опасное прежде всего для вас. Киноварь может навредить, если взять её в достаточном количестве. Местные этим пользовались, поэтому барон убеждён, что вы задумали убить его и лишь ваши слабые знания в области минералов сохранили ему жизнь.

Всё-таки от бестолочи Тенрика стоило избавиться, да побыстрее, и на сей раз не дурацкими камнями. Выгораживать этого недоумка было хуже, чем терпеть ноющую боль в ладони, но выхода не было. Элеонора усмехнулась и пожала плечами:

— Барон преувеличивает. И у него есть на то причины. Что ж, я не собиралась ни с кем обсуждать подробности того вечера, но раз вы настаиваете, знайте: Тенрик пришёл ко мне по праву мужа и был… неубедителен.

— Неубедителен?

— Слишком быстро вернул меч в ножны, если вы понимаете. Не дождался полной победы. Не убрал урожай на моём поле, если угодно. Я не скрыла своего разочарования. Тенрик оставил мои просьбы без ответа, я дождалась, когда он заснёт и подкинула на жаровню камень. Я знала, что брат частенько подбрасывал ему киноварь в камин и запах его разозлит. Когда Тенрик проснулся в ярости, я ещё раз объяснила ему, почему так поступила.

На лице Олларда было написано нечто столь трудночитаемое, что Элеонора не удержалась:

— Надеюсь, для вас не стало открытием, что супруги разговаривают в постели?

Из коридора послышался смех. Элеонора отстранённо отметила, что служанки вернулись и болтали с воинами, охранявшими покои, не желая мешать разговору. Живот всё ещё тянуло, по спине пробегал озноб. Больше всего Элеоноре хотелось лечь на нагретые простыни и уснуть без сновидений. Она улыбнулась Олларду, как всегда улыбалась мать засидевшимся гостям:

— Мне безмерно жаль, что моё нежелание мириться с постельными слабостями мужа было понято им превратно. Простите, но час поздний, а я устала.

Она сделала небольшой шаг к двери, нетерпеливо стукнула пальцами по спинке стула и поморщилась. Когда же заживёт этот проклятый порез!

— Видите ли… — Оллард не тронулся с места. — Я вам верю. Однако когда императорская канцелярия будет разбирать дело, у них могут возникнуть вопросы.

— Послушайте, господин Оллард. Мой супруг не получил достойного воспитания, несмотря на то, что в его жилах течёт кровь благородных семей Империи. Он воспринял мои безобидные замечания как тяжелое оскорбление, а сейчас ещё и убит горем. Не принимайте сказанное им всерьёз.

— Стало быть, сегодня вас едва не похитили из-за семейной ссоры? А Северная война разгорелась оттого, что два брата не поделили кусок мяса за обедом? Или нечто более существенное?

— У местных нравов свои особенности, — вздохнула Элеонора. — Я тоже не сразу привыкла и прошу, не судите поспешно. Если у императорской канцелярии будут вопросы к барону…

— Видите ли, — повторил Оллард, — вопросы возникнут не к барону. А к вам.

Кажется, сквозь дверь даже пробивался аромат свежевыпеченного хлеба — значит, девушки выпросили на кухне лепёшек и теперь уютно закусывали, усевшись на широком подоконнике, пока хозяйка беседует с имперским гостем. Элеонора перенесла вес на другую ногу и почти с ненавистью посмотрела на прямого, как копьё, Олларда, будто бы не уставшего таскать на себе доспех.

— Откуда у вас ларец с киноварью?

— Привезла из дома.

— Ваш супруг считает, что ларец вам передал его брат.

— Чушь. Даже если и так, что с того? Нет дурного в том, чтобы принять ларец с местными камнями от брата мужа. Мы с Шейном несколько лет жили в одном доме и поначалу старались поддерживать родственные отношения.

— Ваш супруг считает, что эти отношения выходили за границы родственных.

— Что, простите?!

— В канцелярии учтут и другие обстоятельства. Например, что с Шейном Эслингом мог встретиться не только барон. За восемь лет вы тоже могли изучить подземные ходы, особенно если младший Эслинг делился с вами местными диковинками. Ещё могут вспомнить, что барон не принуждал вас идти в покои, вы шли за ним сами и весьма охотно. И, наконец, что вы не звали на помощь.

— Что вы несёте? — Элеонора простёрла вперёд перевязанную руку. — Это ли не доказательство моей верности?

— Но вы убили не Шейна.

— Я направила вас по его следу!

— Мы знаем, что это был след Шейна лишь с ваших слов. Кто поручится, что вы не направили нас ложным путём, дав настоящему Шейну уйти незамеченным?

Элеонора медленно выдохнула, гася пробивающийся сквозь ярость леденящий страх. Неужели, если дело дойдёт до суда — а оно дойдёт, непременно! — судьи будут также цепляться к каждому слову, подвергать сомнению, выворачивать наизнанку?

— Вы оскорбляете меня, пользуясь тем, что я осталась без защиты супруга, — холодно проговорила она. — Ваши обвинения глупы, вопросы — бестактны. Прошу вас немедленно покинуть мои покои. Побеседуем завтра, когда хмель сражения перестанет омрачать ваш рассудок.

Она повернулась к прогорающим поленьям, ожидая услышать за спиной шаги и стук двери. Но услышала глухой смешок.

— Один вопрос, если позволите. Как вы собрались одна править Севером?

Элеонора резко развернулась — теперь-то она точно выставит наглеца в коридор! — и встретилась с непроницаемым лицом, о которое её ярость разбилась, как волна о скалу.

— Уверяю вас, Тенрик Эслинг был единственным человеком в Империи, поверившим, что вы вышли замуж за него, а не за Север, — продолжал Оллард. — Все знали, зачем вам этот брак, иначе ни ваш отец, ни сам император не дали бы на него согласия. Все эти годы они читали ваши письма, полные надежд, и были убеждены, что вы полностью подчинили себе супруга и, следовательно, здешние земли. И что мы видим спустя восемь лет? Север истощён войной, гибнут люди, поля и стада. У вас под носом орудует изменник, родной брат барона. Вы давно должны были написать отцу или его величеству и попросить помощи. Но вы этого не сделали. Следовательно, спрос за войну будет не с одних братьев Эслингов.

— Я слабая женщина и не понимаю ваших намёков.

— Оставьте эти глупости! Слабые женщины не рождались у Таллардов уже лет триста. Только на моих глазах вы пережили осаду и убили человека много сильнее себя. Я помню, какой увидел вас впервые. Вы стояли в воротах с фонарём и кубком, словно небесная дева, встречающая воинов в небесном чертоге. Снег вокруг вас был залит смолой и кровью и утыкан стрелами. Однако тем же вечером я увидел совсем другую женщину: пустоголовую кокетку, возлагающую надежду на красоту тела. Так вот, всем известно, что вы приехали сюда, чтобы править этими землями. Осталось выяснить: почему вы сразу не выдали младшего Эслинга? Из гордости или глупости? Или есть иная причина?

Элеонора опустила глаза на узор, вившийся по кинжальным ножнам. Если в столице с самого начала полагали, что Севером будет править она… Тенрика можно списать с счетов? Или Оллард её испытывает?.. Его голос отдавался часовым боем, проникал, казалось, в черепную коробку.