На пороге зимы

— Полтора десятка убитых и около пятидесяти раненых… — Девушки не задержались с ответами. — Сотник Гантэр получил арбалетный болт в грудь и удар по голове. Мы уповаем на крепость его шлема и мастерство лекаря… Враги разбиты полностью, выживших взяли в плен… Доблестные лиамцы ужинают последней копчёной свининой и вчерашней зайчатиной, спать будут там же, где до того, постели ещё не убрали…

Элеонора слушала, цедя отвар и прикрыв глаза. Значит, победа. Полная, безоговорочная. Скверно, что Шейн ускользнул, но один он не сможет вредить всерьёз. Разве что угнать с десяток коз, за что его подстрелит любой пастух. Рассветные силы, как же хорошо всё складывалось!

Чашка грохнула об пол, забрызгав доски ошмётками листьев. Элеонора рывком поднялась и скрылась в спальне, пряча злые, жгучие слёзы.

Тенрик, увалень Тенрик, безмозглый болван! Победа и маркграфский титул висели у него перед носом, сами плыли в руки, а этот балбес всё испортил!

Хватило бы у него мозгов сговориться против Шейна — и война бы закончилась ещё утром. Прикрывая глаза, Элеонора видела, как по заснеженному тракту в столицу мчится гонец с рыжей головой в мешке, как докладывает его величеству, что войско камнеедов разбито, а главарь схвачен. Видела бумаги, жалующие маркграфу Тенрику Эслингу Северные земли в вечное наследное владение. Ах, как хорошо всё складывалось! Тогда ей не пришлось бы все эти дни вслушиваться в малейшие движения чрева, замирая от ужаса. Ей хватило бы времени, чтобы помириться с мужем и спокойно зачать от Ардерика.

Но упрямый осёл Тенрик умудрился отнять Север разом у неё и Шейна. Вот же баран пустоголовый, рассветные силы! Как можно было так всё испортить, причём сразу всем!

Охваченная стыдом и яростью Элеонора крутилась по спальне, присаживалась то на постель, то в кресло, и тут же поднималась. Да как такой бестолковый простак, как Тенрик, получил старшинство! Ему бы смотреть за стадами, пахать и сеять, только не пускать в голову ничего, кроме урожаев и надоев! Элеонора сжала было кулаки, охнула от боли, пронзившей правую руку, и топнула ногой от обиды. Перед глазами выплыло лицо Шейна, едва видимое в тёмном проёме. Он был понятен — честолюбивый, вспыльчивый, как и Ардерик. Этих двоих можно было просчитать, как хороший мечник угадывает удары противника. Тенриком же руководило тупое, поистине баранье упрямство, крушившее всех подряд, словно дубина в руках пьяного неумехи. Он был опасен для Севера — он, а не Шейн.

Последний всхлип — и Элеонора утёрла слёзы и подошла к окну освежить разгорячённое лицо. По ту сторону стекла царил мрак; в городе вспыхивали и гасли редкие огоньки. С утра нужно будет послать за Ардериком и выспросить последние новости; узнать, что ещё выкинул Тенрик — в том, что он даже запертый сумеет натворить глупостей, сомневаться не приходилось; выяснить, что на уме у Олларда… Ах, как близка была победа! И как шатко было нынешнее положение! Элеонора положила руку на живот. Быть может, стоило давно зачать от Шейна? Сейчас бы наследник уже учился стрелять и ездить верхом… Впрочем, кто знает, как бы всё повернулось. Здесь, на Севере, никому нельзя было верить.

Два месяца назад снег, устилавший пустошь между замком и укреплениями, представлялся Элеоноре полотном, на котором она вышьет узор. Теперь незримое полотно расползалось, будто рассечённое мечом. Предстояло заново связать концы оборванных нитей, да так, чтобы никто не приметил узлов… Она приступит завтра, когда вернётся ясность ума.

Служанки давно разобрали постель, согрели простыни горячими камнями и уставили спальню жаровнями. Покои два года стояли нетоплеными; воздуховоды не дали им выстудиться до уличного холода, но прогреть комнаты за несколько часов было невозможно. Элеонора угрюмо взглянула на спальный шкаф, где предстояло провести ночь. Шкаф был из старых покоев свекрови, она сразу приучилась спать на северный манер. Элеоноре же казалось, что в тесном ящике нечем дышать.

К горлу и без того подкатывал комок, стоило взглянуть на гобелены на стенах. Маркграфский мальчишка и Дарвел простучали каждую пядь, тайных ходов можно было не опасаться, но малейшее колебание ткани заставляло кровь стыть в жилах. Подумав, Элеонора решила положить поближе кольчугу и пожалела, что кинжал, отнятый Тенриком, ей так и не вернули.

— Грета! — позвала она. — Помоги с платьем.

Но стоило служанке начать распускать шнуровку корсажа, как в передней раздался стук и негромкий, но явно мужской голос. Элеонора глубоко вдохнула, чтобы не дать сердцу выпрыгнуть из груди. Ардерик был неосторожен, раз решил навестить её так поздно. Зато повод у него наверняка был веский.

— Посмотри, кто там, — велела она Грете.

Девушка выскользнула из спальни и почти сразу вернулась.

— К вам маркграф Оллард, госпожа. Бригитта убеждает его, что вы уже легли, но…

— Я выйду.

Мгновения, что понадобились Грете на шнуровку корсажа, Элеонора потратила на то, чтобы успокоить дыхание. Бросила взгляд в мутное зеркало. Совсем простое тёмное платье застёгнуто до подбородка, лицо бледно как мел, растрёпанные волосы связаны в небрежный узел, повязка на руке… Пожалуй, даже хорошо, что в гостиной ждёт не Ардерик, а Оллард, равнодушный к женской красоте. Элеонора заправила за ухо выбившуюся прядь и сделала Грете знак отворить перед ней дверь.

— Загляни на кухню и узнай, довольны ли лиамцы и что с припасами, — быстро приказала она. — Возьми с собой Бригитту. Эми, расспроси лекаря о здоровье сотника Гантэра и помоги там Лотте и Катрин, если нужно.

Одна за другой служанки покинули гостиную, присев в торопливых поклонах. Элеонора расправила плечи: первые нити предстояло связать уже сейчас.

***

Оллард приветствовал Элеонору учтивым поклоном:

— Прошу прощения за поздний визит. Не ожидал, что вы меня примете. Я не задержу вас долго.

Элеонора ответила лёгким кивком и указала на кресло. Быстрым взглядом оценила безукоризненную белизну рубашки, угольную черноту маркграфского дублета и мысленно усмехнулась, углядев под тёмным бархатом стальную вязь кольчуги. Война изменила всех, вот и Оллард не снимал доспеха даже в замке. И говорил, как на стене — отрывисто, миновав все положенные формы вежливости:

— Это ваше.

На стол между ними лёг отнятый Тенриком кинжал, и Элеонора не сдержала радостного вздоха:

— Как любезно с вашей стороны вернуть моё оружие.

— Не стоит благодарностей. По правде, я пришёл спросить вас кое-о чём. Как на Севере обстоят дела с наследованием внебрачными детьми?

— Простите?

— Я размышлял, чем объяснить сходство убитого с Шейном Эслингом. Если он был бастардом старого барона, могли ли они спорить за старшинство? Вы долго живёте на Севере и должны знать.

— Признаться, никогда не интересовалась внебрачными связями старого барона. — Элеонора пожала плечами и с сожалением отложила кинжал: перевязанной рукой пояс было не застегнуть. Оллард не обратил внимания на кресло, и она тоже осталась стоять. — Знаю только, что по прежнему обычаю барон мог сам назначить наследника и Шейн был обижен на имперскую традицию передавать титул по старшинству.

— А передать старшинство внебрачному сыну он мог?

— Не знаю.

Вопросы явно могли подождать до завтра. Элеонора нутром чуяла: Тенрик наболтал лишнего, много лишнего, и поспешила перевести тему ближе к той, что её волновала:

— Думаю, барон должен знать ответы. Кстати, как его здоровье?

— Убит горем. Скорбит о брате.

— О… Он перепутал… и вы не сказали ему?..

— Нет.

— Вы жестоки.

— А вы правда ему сочувствуете?

— Ваши шутки неуместны, маркграф Оллард. Что бы ни произошло, Тенрик Эслинг — мой супруг и останется им, пока… обстоятельства не разлучат нас. Он совершил много ошибок и наверняка наговорил вам много недостойных вещей, однако я уверена, что назавтра мы проясним все недоразумения. Могу я узнать…

— Здоровье мужа заботит вас настолько, что вы поспешили свести его в могилу?