На пороге зимы

— А… И давно?

— С Середины лета.

— И не сказала?!

Бригитта молчала, только упрямо наклонила голову. Верен быстро перебрал в памяти их последние встречи — суетливые, мимолётные. Сперва только вернулись из Бор-Линге, Ардерик был на грани жизни и смерти, потом казнили Шейна, дальше ждали канцлера… Всегда находились другие дела, чем полюбопытствовать, отчего подруга всё больше молчит и не позволяет обнимать себя так крепко, как раньше. Он оглядел её сверху донизу, и Бригитта плотнее сомкнула края плаща:

— Ещё ничего не видно. Но вот-вот будет.

Верен оглядел каморку, где без того знал каждый гвоздь. На постели они поместятся, колыбель можно подвесить сверху, на столе подвинуть арбалетные замки, точила и прочее, что вечно лежит грудой, вот и место для двух мисок… Нет, это никуда не годится. Это он привык спать хоть на голой земле, а девушку из замка нельзя тащить в этакую тесноту. И как их угораздило, ведь был же осторожен!

И чего она раньше не сказала! Сейчас поди угадай, где они будут завтра. Рик рвётся домой, и не Верену его удерживать, хоть бы он и считал, что нужно остаться поближе к наследникам. Допустим, пожениться они успеют, пока поживут раздельно, потом он оставит Бригитту с родителями Ардерика, пока устраивается… там замок не замок, а всё же достойный дом, присмотрят… только как она выдержит дорогу?

— Как же невовремя!..

Бригитта сжала губы и поднялась. Из-под плаща выпал узелок; она подхватила его быстрее, чем успел Верен.

— Я ухожу. В Северный предел. Туда отправляют часть войска, и я пойду с ними.

— Зачем? Погоди. Я ничего не понял.

— Зато я понимаю! Ты воин. Мужчина. Вольный ветер. А я… да у тебя в каждом городе…

Она всхлипнула и шагнула к двери; Верену хватило протянуть руку, чтобы привлечь к себе, обнять, а узелок забрать и бросить на постель.

— Я говорил, что женюсь на тебе? С самого начала говорил! Куда ты собралась, глупая? Передумала за меня выходить?

— Дурак! Передумала, как же! Пусти, я же вижу, что ты не рад!

Верен легко поднял её, посадил на лежанку, присел перед ней, чтобы смотреть в глаза.

— Тебе — рад. Новостям твоим рад. Я как раз думал, что со дня на день нам с Риком заплатят и можно будет думать о свадьбе. Только сейчас куда мне тебя привести?

Бригитта молчала и отворачивалась. Верен поцеловал её в мокрую от слёз щёку и осторожно стиснул за плечи.

— Ладно. Что-нибудь придумаем. Без крыши над головой не останемся. Вытри слёзы и возвращайся в замок. И спроси баронессу, когда можно с ней поговорить.

— В замок я не вернусь. И баронессе говорить не смей.

— Да почему?

За стенкой стукнула дверь — от Рика ушла Грета. Верен слышал её наставления — слов не разобрать, только голос — и не мог понять, почему Бригитта ещё ниже опустила голову. Что она себе надумала, чего боится так, что и сказать не смеет? Эх, Такко бы сюда, он кого хочешь разговорит! А Верен только и мог, что держать за руки и смотреть в заплаканные глаза.

— Ты боишься, что баронесса рассердится?

— Не говори о ней! И с ней не говори! Я нарочно ушла, пока не видно…

— Послушай-ка. Я сражался за неё. Я обучил для неё целый отряд. Я взял в плен Шейна. Пусть попробует отказать!

— А вот и откажет! Она всё может!

— Тогда… Тогда к маркграфу пойду. Говорят, баронесса делает всё, что он советует.

— А я слышала, это он пляшет под её дудку.

— Вот и проверим. — Верен поднялся, сам удивляясь, откуда взялась решимость. — Не реви. Отдыхай лучше. Вечером с ней поговорим. Ещё Рика возьмём, его баронесса точно послушает.

«Потому что сама носит его ребёнка и не откажет при нём», — мысленно закончил он. Надо бы расспросить Грету, как и что вообще… Это с жеребыми кобылами просто: корми за двоих и от работы береги, а с девками поди разбери, что можно, что нельзя. Он чмокнул притихшую Бригитту в макушку и постучал к Рику.

***

Половину имперского войска отправили в Северный Предел и оттуда домой, чтобы не опустошить только что наполненные кладовые Эслинге. За воинами ехали обозы, гружёные шерстью, воском и мёдом. Барон отбыл на восток, чтобы подготовить деревни к приёму высокого гостя, а канцлер выразил желание посетить Лиам. Оллард отправился с ним, и Такко, конечно, тоже.

— Ты не поедешь, — заявил ему Оллард накануне. — Ривелен тебя видел и хватит с него.

«Канцелярия идёт по твоему следу. Они знают, что ты жил у меня и мог что-то видеть», — говорил Оллард, когда только приехал на Север. Тогда у Такко кровь стыла в жилах от одной мысли, что столица может добраться до него, единственного свидетеля преступления. Но с тех пор утекло слишком много воды.

— Я не боюсь, — так же уверенно заявил он в ответ. — Что мне, всю оставшуюся жизнь от него бегать?

— Нет. Но в замке ты в большей безопасности.

— Если речь только обо мне, я поеду.

Оллард неопределённо качнул головой, и теперь дорога на Лиам снова ложилась под ноги — знакомая до поворота. Такко с нескрываемым превосходством смотрел, как карету канцлера на руках переносят через топкие и каменистые участки пути. Высокий гость плохо ездил верхом и откровенно побаивался лошадей, и это делало его чуть менее опасным.

— Твой друг собирается жениться, — вдруг бросил Оллард.

— Ага. А вы откуда знаете?

— Весь замок знает. Особенно после того, как его невесту искали весь вечер, пока они не явились к баронессе втроём: беглянка, счастливый жених и Ардерик. Ты не завидуешь?

— Верену-то? Вот уже нет! — Такко даже рассмеялся. Он скорее сунет голову в петлю, чем позволит затащить себя в ратушу. Особенно сейчас, когда впереди столько занятного.

— И по подруге не скучаешь?

Такко задумался. Ему не хватало Греты, её жарких ласк и податливого тела. Но после Бор-Линге она ни разу не подошла, даже глаз на него не подняла. Ну и тьма с ней.

— Как не скучать! Но всё же не так, чтобы жениться.

— Правильно. Успеешь ещё.

Лиам встретил запахом моря и белыми пятнами парусов. И накрытыми на всю улицу столами с неизменными бочками эля.

— В этот раз будем лить под стол, — шепнул Оллард, и Такко не сдержал смешка. Бравые имперцы точно перепьются, а утром он ещё и вызовет кого-нибудь состязаться в стрельбе — чтобы не задирали нос! До женитьбы ли тут!

Вечером лиамцы растаскивали по домам и навесам имперских воинов, не выдержавших их сокрушительного гостеприимства. Оллард церемонно беседовал с Дугальдом; судя по жестам, обсуждали они корабли. Канцлера за столом не было, он ушёл первым, сославшись на усталость. Слабак! Такко осушил очередную кружку ягодного взвара и отошёл в тень конюшни.

С каждым днём темнело всё раньше. На небе зажигались первые звёзды. Такко завязал штаны, поправил пояс и хотел вернуться к столу, но дорогу преградила высокая тень в доспехах.

— Господин Ривелен хочет поговорить с тобой, — уронила тень и подтолкнула Такко к ярко освещёному дому.

— Принесите для секретаря маркграфа Олларда стул и вина, — распорядился канцлер, пока Такко переминался в дверях.

Свечи освещали лишь стол с бумагами и руки, оставляя лицо Ривелена в тени. Принесли стул; Такко уселся, стараясь держаться как можно увереннее. Секретарь маркграфа Олларда — звучало солиднее, чем помощник или ученик, как звал его обычно сам Оллард. Это было ближе к пышности, которую привезли с собой столичные гости. И недвусмысленно указывало — нужно быть осторожным.

— Ты действительно рисовал чертежи, подписанные твоим именем?

— Да.

— Превосходная работа. Отец дал тебе неплохое образование, верно?

— Да.

Такко смотрел на стол, будто не решаясь поднять взгляд, и боковым зрением канцлер был виден отчётливее. Он разглядывал Такко с головы до ног, будто высматривал что-то в чертах лица, телосложении, жестах.

— Трудно было?

— Нет.

— Нет?

— Мне нравится чертить.

— Маркграф тебе платит?

— Я учусь у него, это достаточная награда.