На пороге зимы

— Хороший ответ. Интересно, как простой лучник удостоился чести помогать самому маркграфу Олларду?

— Мой отец дал мне хорошее образование.

— Это мы уже выяснили. А зачем ты украл серебро? Там, в Эсхене?

— Я не крал.

— Очевидно, ты не сталкивался с работой императорской канцелярии. Это не очень похоже на работу эсхенского судьи или того человека, который чуть не повесил тебя за контрабанду.

Такко беззвучно обругал себя: недоумок, и зачем он везде назывался своим именем! Удивительно, как отец его не нашёл. Не иначе благодаря тому, что вся прыть в судебных делах досталась канцелярии, а не местным судьям и стражникам.

— Я ничего не крал. У нас вышла размолвка со слугой маркграфа. Я его обругал, а он отомстил.

— После чего ты оказался в услужении у маркграфа.

— Ну да. Я должен благодарить того слугу, что помог мне попасть в замок.

Канцлер неожиданно наклонился вперёд, в световое пятно. На его лице было написано сочувствие и участие.

— Послушай. Здесь нет свидетелей. Ты можешь рассказать мне всё.

— Что рассказать?

— Что ты видел в замке. Как пытался сбежать. Как тебя удержали. Чем угрожали. Расскажи. Здесь тебе ничего не грозит.

Кто бы подумал, что императорский канцлер может говорить так мягко и ласково. Такко пожал плечами:

— Мне никто не угрожал.

— Не бойся. Расскажи всё. А я попробую понять, почему он выбрал именно тебя.

Такко поднял взгляд, напустив на себя самый простодушный вид, какой мог.

— Это я его выбрал.

— Что?

— У нас дома были часы с гербом Оллардов. Циркуль над шестернёй. Я ещё читать не умел, а герб знал. Потом ещё приносили чинить разное: шкатулки с музыкой, прочее… и всё с этим гербом. Я с детства хотел работать у маркграфа. Хотел тоже собирать механизмы. Это занятнее и достойнее, чем лить перстни и гранить самоцветы. Вот и сбежал. Потом уже понял, что никто не возьмёт на такую работу мальчишку с улицы. Охранял обозы, занимался всякой ерундой…

— Мне известно, чем ты занимался.

— Ну вот. А когда мы оказались в Эсхене, я решил, что надо попытаться. И маркграф меня взял.

Теперь канцлер смотрел жёстче, проницательнее. И голос его звучал резче.

— А почему сбежал и от него?

— Дурак был! — Такко развёл руками. — Надоело собирать часы и шкатулки. Я думал, в замке много диковинок, мне дадут что-то занятное… Вот и убежал. Потом сто раз пожалел. А когда мы встретились здесь, понял, что это судьба.

— Его судили, ты знаешь?

— Да, конечно. Из-за Виллардов. Но теперь оправдают, ведь так? Он не сделал ничего плохого. Подумаешь, отказал сватам.

— И тебе совсем не на что пожаловаться?

— Ну. Иногда бывает много скучной работы, но ведь так везде.

— Да. Ты прав. Так везде.

Ривелен молчал, глядя в бумаги. Но Такко готов был поклясться — канцлер искоса рассматривает его так же, как он сам рассматривал канцлера.

— Я могу идти? Господин маркграф будет беспокоиться.

— Да.

Такко взялся за ручку двери, когда сзади раздалось:

— Хранить тайны ты умеешь.

Он вопросительно обернулся, но канцлер махнул рукой, и Такко осторожно прикрыл дверь.

Внизу он столкнулся с Оллардом.

— Где ты был?

— Канцлер расспрашивал. Я сказал, будто сам сбежал к вам, потому что много о вас слышал и хотел собирать механизмы.

Оллард вскинул брови, развернул Такко к себе и долго всматривался в лицо — благо лиамцы не пожалели фонарей для главной улицы.

— И давно ты это придумал?

— Ещё зимой. На всякий случай.

Оллард коротко рассмеялся:

— А по тебе уже не прочесть так легко, что у тебя на сердце. Ещё немного — и станешь крепким орешком.

Такко улыбнулся и последовал за Оллардом к комнатам, которые им отвели в прошлый раз. Он не забыл ничего — ни убийств, ни Малвайн, ни занесённого лезвия ножа. Но с тех пор утекло слишком много воды и крови, чтобы делать вид, будто они не на одной стороне.

***

Замок наконец притих. Все уехали на восток — Оллард, Тенрик, Ривелен. Элеонора поправила подушку под поясницей. Окунула перо в чернильницу и подмигнула топазам, вправленным в костяные глазницы. Пожалуй, при жизни глаза Шейна были столь же яркими, особенно когда он звал принять его сторону. Выбери она другого брата — и Империя быстро зауважала бы Север. Но Шейн предпочёл играть один и поплатился.

— Ты мог стать моим мужем, — усмехнулась Элеонора. — А стал чернильницей. Мозгов в твою черепушку вмещалось маловато, зато чернил в самый раз.

Как раз хватит дописать отчёт о расходах за этот год. Последний отчёт баронессы Эслинг. Порой Элеонора замирала от ужаса и гнева, боясь, что муж вот-вот выкинет что-то такое, что даже Ривелен не сможет закрыть на это глаза. Но Тенрик вёл себя тише воды, ниже травы. То ли взялся за ум, то ли смерть брата сказалась на нём сильнее, чем думалось.

Элеонора дописала последние цифры, капнула воском, оттиснула печать и потянулась со стоном. Последние дни она старалась лишний раз не вставать, так болела спина, так тяжело было носить необъятный живот. Внутри всё сжималось и тянуло, а ребёнок потом толкался во всех направлениях сразу. Элеонора пережидала эти мгновения, стиснув зубы и от всего сердца завидуя мужчинам. Право, проще выиграть войну, чем выносить ребёнка!

Она хлопнула в ладоши и с недоумением уставилась на белобрысую девчонку. С обозами прибыли и новые служанки; Элеонора сразу отобрала самых красивых и смышлёных для своих покоев, но привыкнуть к ним не успела.

— Приготовь постель.

— Как будет угодно госпоже.

Элеонора тяжело поднялась и в тот же миг не услышала — ощутила, как внутри что-то лопнуло. Юбки мгновенно потяжелели, прилипли к ногам. Элеонора пошатнулась, ухватилась за край стола. Страх накрыл удушливой волной. Служанка уже была рядом, мягко усаживала в кресло, несмело тянула вверх подол.

— Это воды, госпожа. Чистые. Всё хорошо. Дышите ровнее. Я позову Грету.

— Воды?.. Но ещё рано!.. Слишком рано.

— Как же рано? Самый срок. Не бойтесь, я рядом.

Живот опять скрутило тугой пружиной, и Элеонора обмерла от силы, которая рвалась изнутри. Не крошечное беззащитное существо, а неумолимый безжалостный холод завладел её телом, заставляя дрожать и молиться.

Грета влетела в спальню спустя минуту, не позже; велела топить камин жарче, греть воду и нести чистые простыни. Элеонору уже освободили от платья, в мокрой рубашке было холодно. Грета подошла ощупать живот, и Элеонора отпрянула. Она ждала мести последние месяцы, но куда умнее было бы дать доносить и навредить уже в родах.

— Мне уже лучше, — выговорила Элеонора, осторожно отступая вдоль постели.

— Я буду рядом, госпожа, — отозвалась Грета, так же медленно шагая следом. — Всю ночь. Лекаря разбудим попозже. Первые роды всегда долгие.

— И непредсказуемые, так? — Элеонора остановилась. Вдох. Выдох. — Сядь, Грета. Сядь! Раз у нас много времени…

Хлопнули двери, внесли кувшины с горячей водой, и они снова остались вдвоём.

— Раз у нас вся ночь впереди, самое время кое-что обсудить.

Элеонора представила себя со стороны и едва не фыркнула. Растрёпанная, в мокрой рубашке, то и дело сгибающаяся в схватке… Но иной возможности поговорить начистоту не будет.

— В столице довольны успехами Ардерика. Я намерена выхлопотать ему баронский титул. Ты знаешь, южные бароны — не то, что северные. Хорошо, если владеют парой виноградников и какой-нибудь рощей. Но титул даёт возможности, с которыми можно хорошо подняться. Что думаешь?

— Полагаю, Ардерик будет рад.

— Это не меняет дело. Что ты думаешь об самом Ардерике?

Грета задумалась лишь на мгновение.

— Он свинья.

— Все мужчины таковы! — Элеонора бросила взгляд в сторону пустовавшего кресла под часами, видном сквозь открытую дверь, и поправилась: — Почти все. Вопрос лишь в цене, за которую мы готовы с этим смириться.

— Вообще-то Рик довольно мил, — заметила Грета, — когда не ведёт себя как задиристый петух. Однако терпеть его за пару виноградников я не готова.