На пороге зимы

Ардерик расстелил потрёпанный лоскут, положил рядом лист черновой бумаги и принялся намечать тропу по словам Кайлена. Сколькими жизнями будет оплачена эта карта? Сколько имён придётся вырвать из сердца, прежде чем на пергамент ляжет последний штрих? Тоска вдруг захлестнула до темноты в глазах, до удушья. Это он, Ардерик, был виноват, что Верен попался. Не придурок-лучник, а он — что отпустил Верена за старшего, что вызвался на поединок и получил рану так не вовремя…

— Подъём на сотню шагов. Солнце было справа… — говорил Кайлен, прикрыв глаза и загибая пальцы.

— Который час-то был? — бросил Ардерик. Внутри будто пожар бушевал, но чернильная линия ложилась на бумагу ровно и гладко. — Направо — это, нахер, куда?

— Рисуйте как есть, пока он не забыл, — посоветовал Оллард. — Потом поправим.

— Двести с полтиной шагов прямо, и мы вышли к обрыву, — закончил Кайлен.

— Очень хорошо, — кивнул Оллард. — Ардерик, будьте добры, разберитесь, как это художество соотносится со сторонами света, а у меня осталась ещё пара вопросов. Расскажи-ка ещё раз, Кайлен, что тебе передала баронесса? Слово в слово.

Ардерик отбросил рисунок. Невозможно было слушать спокойный голос Олларда и сбивчивые ответы недоумка, поспешившего передать горсть проклятых камней! Ярость застилала глаза. Главным-то недоумком был сам Ардерик. Отпустил за старшего, послушался маркграфа, кабинетного хорька! Он забрался под полог, упёрся взглядом в оставленную Вереном рубаху и стрелой вылетел наружу, едва не воя от бессилия. Глубоко в груди теплилась надежда: Верен умница, вдруг выберется. Разум же припечатывал уверенностью: слишком много камнеедов полегло от Веренова меча, и Шейн не упустит случая отомстить.

Когда Ардерик вернулся на поляну, Оллард сидел над бумагами. Черновой рисунок украсился изображением крепости; линии, изображавшие стены, перечёркивали крестики — камнемёты.

— Едва ли у Шейна больше пяти десятков, — произнёс Оллард, как будто Ардерик никуда и не отходил. — Значит, все силы будут брошены на оборону крепости, а не охрану подступов.

— Мы возьмём их измором, — в тон ему отозвался Ардерик. — Лиамцы не дадут им вытащить ни рыбёшки, а мы — принести хоть ветку для костра. Эслинги будут жрать камни, как им и положено! — Он склонился над картой, запретив себе думать, что не разделит победу с Вереном. Долгожданная радость горчила, как желчь. — Значит так. Разделимся на два отряда. Один пойдёт тем же путём, что Кайлен. Будет неплохо, если его возглавите вы. Я поведу людей поверху, прикрою вас, а заодно уничтожу возможные сторожевые посты. Встретимся мы здесь, — палец ткнул в линию побережья.

Оллард протянул ему перо и украдкой выпустил что-то из правой руки; Ардерик не собирался следить, что маркграф сжимал в кулаке, но вещица сама привлекла взгляд, блеснув на солнце — старинный медальон с гербом на тонкой цепочке. Похожий на тот, что носил проклятый лучник, удавить бы его этой цепочкой!

***

До приезда на Север Элеонора терпеть не могла проветривать меха летом — в жару не хотелось даже смотреть на накидки и полости, не то что прикасаться к ним. В Эслинге её привычки изменились, и каждый год после Летнего Перелома она со служанками доставала лисьи и собольи шкурки, проверяя, не отсырели ли за зиму, не завелась ли моль. В этом году сундуки были наполовину пусты; меха попроще согревали воинов-южан, что получше — отправились в Лиам. Элеонора щедро раздавала дары, но этого было мало, слишком мало, чтобы зваться хозяйкой Севера.

— Госпожа, не хмурьтесь, морщины будут, — заученно шепнула Грета.

Элеонора улыбнулась. Теперь можно не так заботиться о красоте — что значит пара морщин, когда ты носишь наследника?

— Смотрите какой! — Грета встряхнула искрящийся мех чернобурки. — Отложу, чтобы починить вашу зимнюю накидку как следует. После зимы на неё и смотреть-то совестно: тут подпалина, там и вовсе прореха от стрелы…

— Пару подпалин всё же оставь, — сказала Элеонора. — Боевых отметин не следует стыдиться.

По спине пробежал холодок. Грета так спокойно рассуждала о зимней накидке, Элеонору же порой терзал настоящий животный ужас: не придётся ли заплатить за наследника собственной жизнью. Женщины Таллардов всегда рожали легко, но этот ребёнок — другое дело. Впрочем, самый важный шаг всегда и самый рискованный. Не стоило сердиться на Олларда, так резко заявившего, что битвы — не для неё. Мужчины смотрели в лицо смерти в бою, Элеонора взглянет на родильном ложе.

Она снова не удержалась от улыбки от мысли, как изящно дала Олларду и Ардерику понять, что её не следует сбрасывать со счетов.

— Вы же попытаетесь избежать кровопролития? — спросила она на очередном совете, куда её позвали из одной вежливости. Всё, что Элеонора знала о семье Шейна, давно было рассказано, а каковы укрепления и силы, охранявшие крепость, она не могла даже предположить.

— Разумеется, — заверил Оллард. — Мы же представители императора. А он, кажется, решил войти в историю как Милостивейший — прямо как наш барон. Шейн, разумеется, не пойдёт на переговоры, но предложить их мы обязаны.

Элеонора промолчала — так, что воздух в комнате похолодал. Оллард поморщился:

— Мы будем говорить от вашего имени тоже. Но не забывайте, кто истинный хозяин этих земель.

— Император далеко, и его именем вы немногого добьётесь.

— А вам Шейн уступит без оговорок? Вы достаточно проявили себя зимой и на пиру в честь Середины лета, ваши заслуги будут высоко оценены при дворе. Сейчас ваше дело — приглядывать за бароном и беречь себя.

Элеонора лишь повела плечами, а вечером достала ларец с драконовой кровью. Когда-то северные вожди посылали алые камни неугодным вассалам, что означало: уходи с моих земель или умри. Шейн думал убрать с их помощью Элеонору, и было самое время отправить подарок назад. Передать с Оллардом или Ардериком означало согласиться стоять за их спинами. Не говоря о том, что они могли вообще не добраться до крепости — эта мысль наполняла холодом и заставляла беспокойно оглаживать растущий живот, но её было не прогнать.

Решение пришло почти перед самым отъездом. Кайлен краснел, мял край рубахи, но Элеонора позволила ему думать, будто он держится невозмутимо и достоинством.

— Попросись на переговоры, потребуй слова и передай Шейну то, что я скажу. И вот это, — она вложила в широкую ладонь увязанные в платок камни и улыбнулась, ощутив, как дрогнули пальцы от лёгкого прикосновения.

— Мне просить слова? В обход Ардерика и…

— Маркграф Оллард и Ардерик много сделали для Севера, но они южане. Север же должен говорить устами местных.

— А разве можно просить не от имени барона?

— Конечно. Дело мужчин — сражаться. А предлагать мир должна женщина. Согласен, Кайлен?

— Но вы тоже сражались. Все говорят, что зимой вы вели людей в бой!

— Именно поэтому я рассчитываю, что моя просьба будет услышана. Шейн знает, что Хозяйка Севера предлагает мир только один раз, и просьба не унизит ни меня, ни тебя, моего посланника.

— А если переговоров не будет? Или меня не возьмут?

— Тогда отдай камни маркграфу, пусть сам решит, как поступить. Не трудись исполнить поручение любой ценой, не подвергай себя опасности.

Мальчишка чуть не приплясывал от радости и нетерпения. Но держал лицо до последнего:

— Уверен, в Эслинге есть более достойные воины для столь почётного поручения.

— Есть. Но видишь ли, Кайлен, барон слишком долго давал понять, что ради мира готов на всё. Слова его людей прозвучит недостаточно весомо. Я же не прощу Шейну ни одной отнятой жизни, ни одного сожжёного зерна. А ты ныне — щит и меч Империи, урождённый северянин, и к тому же превосходный воин, которому пора завоевать себе имя. Кому, как не тебе говорить моими устами и устами всего Севера!

Мальчишка ушёл, млея от оказанной чести. Элеонора представила лица Ардерика и Олларда, их негодование, отчего не сказала, не отдала камни… Ещё и ещё раз представила, как всё пройдёт. Её маленький сюрприз точно не должен ничего испортить.