На пороге зимы

Ветер, гулявший по залу, шевелил платок с вышитыми ландышами. Шейн пересёк комнату и остановился перед отцом.

— У Чайкиного мыса видели лиамские корыта. Везут большие щиты и стрелы без счёта. Непохоже, что они собрались за рыбой или морским зверем.

— Камней хватит на всех, — прошамкал старик перекошенным ртом. — Собирай людей, сын! Может, когда-то Эслинги и давали клятву, но теперь, когда наши враги повержены, южане нам больше не нужны. Север сам способен прокормить и защитить себя!

Разобрать слова удавалось с трудом, больше говорили гневный тон и взмахи здоровой рукой.

— Камней хватит, — ухмыльнулся Шейн. — И для корыт, и для крыс, что придут посуху. Взгляни сам, как мы подготовили камнемёты на стенах!

Барона увезли — Такко слышал, как кряхтели люди, спускавшие кресло по лестнице. Шейн стоял у потухшего очага и смотрел на море. Ворон перебрался ему на плечо и тоже замер, нахохлился. Старуха взяла со стола письмо баронессы, брезгливо просмотрела и отбросила. Подошла и бережно погладила ворона.

— Ландыши уже цветут на востоке, — проговорил Шейн. — Но здесь им не бывать.

— Они уже здесь, — старуха мотнула седой головой на платок на столе. — Мы отобьёмся, но южане придут снова. И снова. И снова. Даже если струсят и отступят сейчас, за ними придут те, кому не будет дела до глупых мальчишек. Бор-Линге больше не тайна, сын. Нас выжили из Эслинге и вот добрались сюда.

Шейн презрительно усмехнулся и дёрнул плечом:

— Не ждал от тебя таких речей, мать.

— Когда охотники находят волчью нору, волчица не ждёт, когда они придут снова. Она перетаскивает детёнышей на новое место, даже если сердце обливается кровью от тоски по старому жилью. Уходи, Шейн. Уходи на Брусничную Гриву или куда захочешь. Пусть подавятся Бор-Линге, как рыбьей костью. У нас мало людей, ещё меньше запасов, и я не хочу ждать, когда нас уморят голодом и возьмут с позором.

— Если уходить, то вместе!

— Чушь! Как мы понесём отца? Да и ты знаешь его нрав. Он будет так браниться, что выдаст отряд. Я всё сказала, сын. Ты сомневаешься, но уже знаешь как надо поступить.

Шейн опустил голову, и было странно видеть на его лице нерешительность.

— Южная кровь и северное сердце, — выговорил он наконец. — В тебе больше храбрости, чем во всей нашей семье. Пусть южане скажут своё слово, тогда и будем решать.

Старуха в последний раз погладила чёрные перья и вышла. Её резкий голос был хорошо слышен: она приказывала нести в замок рыбу, что сушилась на берегу. Такко даже губу прикусил от нетерпения: выбраться бы, сказать своим, чтобы не дали рыжей лисе ускользнуть! А следом затопил холодный страх: раз при них с Вереном вели такие разговоры, значит, не собирались оставлять в живых.

Женщина помоложе подошла забрать посуду, и Шейн тронул её за руку:

— Если я уйду, ты же пойдёшь за мной?

— Я? Что мне там делать? Нет, братец. Моё место здесь.

Рослая, статная, с грубыми чертами и тёмно-рыжими волосами, в которых уже серебрилась седина, она выкинула остатки «обеда» за окно и уставилась на Шейна исподлобья.

— Тебя никто не знает, — убеждал он. — Все и забыли, что между братьями Эслингами затесалась сестра. Поселишься на новом месте, найдёшь кого-нибудь… — Он понизил голос: — Говорят, ты так и не подпустила к себе ни одного мужчину. Почему?

— Чтобы прослыть пустоцветом? Нет уж. Это Тенрик сорок лет верил, что вот-вот настрогает наследников, и, кажется, искренне считает, что преуспел на охоте с пустым колчаном! Я не хочу тешить себя надеждой. У тебя ведь тоже нет бастардов, Шейн.

— У меня-то? Да каждый знает…

— Поди докажи, что это твои, а не отцовские! У тебя же не было ни одной своей девки! Он, словно старший жеребец в стаде, тащил на сеновал каждую, на кого вы с Тенриком только успевали поглядеть!

— Не тебе об этом судить! — вскинулся Шейн.

Ворон недовольно каркнул, перелетел на стол, ткнул клювом в вышитые ландыши и уставился с недоумением, встретив твёрдую столешницу.

— Уходи, Шейн, и птицу забирай, — невесело улыбнулась женщина. — Отомстишь за нас, если южан окажется слишком много.

Затем она оглядела пленников, будто впервые, и её голос посуровел:

— А этих куда?

— Вниз, — коротко ответил Шейн. — Пусть измерят, высок ли нынче прилив.

И нехорошо улыбнулся.

***

— Да как он мог попасться, червей тебе в кишки! — орал Ардерик на Кайлена, который только бледнел и крепче сжимал кулаки. — Будь всё проклято! Только не Верен!

— Я виноват, — сквозь зубы твердил Кайлен. — Я решил, что смогу передать письмо и заодно выручить Такко, вроде как мы оба посланники. Его-то Шейн не знал! Я сказал Верену, что гляну сам, а он понял, что я что-то задумал и полез следом! Решил, будто я… хочу сдать, где лагерь… хотел остановить меня, только сверху на нас прыгнули люди Шейна, и из пещеры выбежали ещё двое… Верен троих положил, но его тоже ранили и скрутили… хотя я говорил, что он со мной…

— Я ожидал чего-то подобного, — проговорил Оллард. — Говоришь, Шейн намерен использовать их как заложников?..

Ардерик отошёл в сторону и выбранил себя, Верена, весь клятый Север и особо — графского лучника. Тьма бы с ним, хороших стрелков теперь целый отряд, но Верен! Ардерик не впервые терял товарищей, только никогда ещё в груди не саднило так отчаянно. Сердце рвалось в клочья от одной мысли, каково сейчас Верену. Двинуть бы войско, обложить троллеву крепость, провались она в болото! Но нельзя — этак положишь всю сотню да бестолку. Пусть бы Верен и стоил трёх сотен, нельзя рисковать войском ради одного. От этой мысли хотелось выть, кататься по траве, швыряться камнями, чтоб они застряли в заднице у Шейна и этого клятого лучника!

Выдох сквозь зубы — и Ардерик вернулся к маркграфу. Тот расспрашивал Кайлена, сидя в походном кресле и даже почти не изменив позы. В груди вспыхнула безрассудная надежда: Ардерик терял боевого товарища, а Оллард — сына, больше того, единственного наследника! Непутёвого, незаконного, но всё же! Если маркграф велит атаковать крепость, Ардерик же не сможет ослушаться, как бы ни был безумен приказ?..

— Тяжело лишиться помощника, — сказал маркграф, как только Ардерик приблизился, и было странно слышать в его голосе нотки участия. — Мы можем пообещать уйти, чтобы потянуть время, но, признаться, не уверен, что это улучшит положение. Очевидно, что наш лагерь либо уже обнаружен местными, либо его нахождение вот-вот будет выяснено. Обмануть Шейна нам не удастся.

Ардерик стиснул зубы, запретив себе думать, как именно Шейн выяснит, где лагерь.

— Однако он будет ждать от нас ответа, — услышал он себя будто со стороны. — За это время мы должны связаться с лиамцами и договориться о совместных действиях.

— Гонец с побережья вот-вот должен вернуться, — подтвердил Оллард. — Будем надеяться, он окажется осмотрительнее и удачливее. А мы с вами должны отправить гонца баронессе, она ждёт вестей.

— Самое время, да, — с горечью хмыкнул Ардерик. — Но если не отправить, она будет волноваться ещё больше. Слушай-ка, любезный! — окликнул он туповатого парня, ожидавшего приказа выступать. — Не вздумай обмолвиться баронессе хоть словом, что у нас неладно! Скажи: устроились хорошо, вода есть, все живы. Понял?

Парень кивнул. Ардерик представил, как приняла бы Элеонора истинные вести. Поди, проронила бы, что лучше бы поехала сама, раз двое взрослых воинов не смогли углядеть за собственными помощниками в первой же разведке! Затем вспомнил о её служанке, которая ждала Верена, и стало совсем плохо. Эта точно будет месяц ходить с глазами на мокром месте, и что прикажете с ней делать?

Оллард меж тем расспрашивал Кайлена о дороге:

— Сколько тебя вели до крепости? Едва ли ты что-то запомнил с мешком на голове, но…

— Запомнил! — запальчиво перебил Кайлен. — Я считал шаги и следил, с какой стороны светит солнце. И спуски и подъёмы запомнил, и смогу пройти этой дорогой сам!

— Очень хорошо. Ардерик, позвольте вашу карту?