Делириум

На третьей полке сопел совершенно осоловевший Манчо, он корчил из себя математика из МГУ, читал перевёрнутый вверх тормашками «Опыт о конических сечениях» Паскаля. С соседней третьей полки на него как преданный пес смотрел Чукча.

Но самое интересное происходило на нижнем уровне. Вжавшись в жёлтую занавеску, сидел распластанный учитель, а на него напирал Главный со своим дипломатом. С таким неоднозначным текстом: «Слы, Чувак, ты у меня сейчас купишь пистолет и два ножа…». Дальше было сложно разобрать. Главный наступал на учителя, открывая и закрывая дипломат.

Снорк тихо шепталась с нашей тётушкой.

От всего этого бардака голова шла кругом, я зацепил Манчо и Снорк, мы намылились в ресторан. Тут материализовался Чукча, влюблённый в Манчо: «Можно немножко полежать на твоей кровати!?». Манчо снисходительно разрешил. Не успели мы прикончить первый графинчик, явился наш маленький воробушек и, тихо стесняясь, заявил: «Э, э, э…, там это, ваш то… товарищ –уписался!». «Синус обоссался!» – на весь ресторан заорал Злыднев. Мы бросились бегом по вагонам. Синус лежал на полке с ангельской улыбкой на лице, положив розовый кулачок под щёчку. Под ним сидел мужчина в шляпе и нервно дрыгал индюшачьей шеей. Надо сказать, что он не то что ехал без билета, он сел с билетом не до той станции и заплатил приличный штраф. А его еще и обоссали.

Кое-как убрали и пошли снять стресс обратно в ресторан. Когда вернулись, вся компания сидела с заговорщическими лицами. Малыш сказал: «Слы, а он опять уписался». Мы стали искать новое полотенце, но все хором сказали: «Не беспокойтесь! Мы уж убрали…».

Следующий день был не менее беспокойным. Утром я обнаружил в тамбуре уже тёплых Синуса и Володю Высоцкого. Они сидели в тамбуре и орали песни, между ними дымилась бутылка водки. Так что, когда явились контролёры, Синус неистово заорал, дёргая струны: «Наша служба и опасна и трудна…». Почему-то они при этом набросились на меня. И я честно, отрабатывая «Зайца», бросился по вагонам и забаррикадировался в сортире. Они долго дубасили в дверь и ругались страшно. В туалете было прохладно и очень хорошо.

Я смотрел в открытую форточку на кудлатых коров, на очереди переездов, на бабок в оранжевых спецовках. Потом потянулись сплошные леса, топи, бурелом: промелькнул испуганный лось. Я курил и отхлёбывал горечь из фляжки. Когда я вернулся в наш вагон, поезд стоял на безымянном полустанке. Обе двери были распахнуты. Друзья сидели на железном полу, свесив ноги наружу. Поезд дёрнуло, на платформе наша миловидная соседка кричала: «У меня там ружьё, под солдатиком! Малой меня убьёт!». Манчо что-то сообразил и исчез внутри. Через минуту появился с ружьём и стал целиться в Володю Высоцкого. «В меня стрелять!» – заревел качок и сломал пластмассовое ружьё пополам. Мы передали обломки нашей благодетельнице. Она осталась печальная на перроне.

Так и ехали с приключениями. В какой-то момент поезд доверху наполнился милицией, брали Главного. Мы решили: «Самое время клеить рапсы…».

По среднему проходу бегал Чукча и, заглядывая Манчо в глаза, спрашивал: «Максим, ну что, выходим?». Выпрыгнули в болото на полустанке «Котлас-Узловой», до города было ещё три километра, но мы никуда не торопились.

Тут, на острове весёлого болотца развели костёр: готовили супчик, чаёк, открывали консервы. Набив животы, все расползлись на мягкие, пахнущие брусникой и жужелицами кочки. Зря, наверное, не взяли с собой чукчу!?

Ракета на водных крыльях вечером доставила нас в Великий Устюг.

Сейчас мало что осталось от того брошенного властями и тем прекрасного города. Современная резиденция Йоулупукки не похожа на город из параллельных миров. А ведь здесь в 1964-м перед Киром Булычёвым разверзлась земля, и он рухнул в бездну. На дне он нашёл «Марсианское зелье».

По берегу изломанной полосой текли осколки деревьев, то расступаясь, давая выход к воде городской застройке, то скрячиваясь в завалы. За рекой открывались сырые, окроплённые сливками тумана поля, очерченные вдали чёрной полосой леса. У самого берега печально стояли разорённые большевиками сахарные головы церквей старинной Дымковской слободы.

Меж хат носился фантом нашего друга Жжёного, с небес смотрел древний Перун, серые двухэтажные лабазы крушили дерево, а в центре были маленькие мы – Манчо, весь взъерошенный и заляпанный оранжевой краской, Синус – с гитарой наперевес, с подкошенными ногами, зачарованная Снорк и я, раздавленный безлюдной тайной места.

Краеведческий столбняк недолго держал нас за горло. Мы сразу почувствовали себя дома, прекрасно устроились на завалинке: открыли кильки в томате, сварили куриный супчик с буквами. Манчо гонялся с железной кружкой за совершенно невменяемой козой, а Синус ползал на карачках, вынюхивая что-то в подлеске треснутой ветлы. Нужно было срочно найти Жжёного, надвигалась ночь, мобильных телефонов не было, а Жжёный явно нас не ждал – последний раз он звонил месяц назад.

В темноте, после неудачного контакта с дюжиной аборигенов, нашли ветхую старушку. «Аlso diese Süchtigen und Sie kommt nur in der Schule, Sie lassen ohne Schuhe, das Pferd ihm unter die anhhe…»*, – почему-то ответила бабка по-немецки. «Все ясно – надо искать архитекторов в школе», – дошло до нас.

Школа стояла на отшибе тупого форума близ речки за гумном. Никакого Жжёного там не оказалось, он неделю как ретировался куда-то в Архангельск. Недаром Жжёный носил фамилию Северодвинский.

В школе жили тихие, безликие студенты первого курса. Нам они были очень рады. Мы поселились в спортивном зале, комфортно устроились на гимнастических матах. Не считая студентов, в школе людей не было. Мы этим немедленно воспользовались. Прыгали на скакалке в рекреациях, Синус пел неприличные песни на сцене актового зала, Манчо рисовал логарифмы в кабинете математики, загорали на крыше, в центре водоворота таёжных далей, внутри капкана трёх рек. Снорк забиралась на теннисный стол, дергала ногами и весело хохотала. Вдруг резко оборвалось – и Снорк исчезла. Теннисный стол её проглотил.

Ходили гулять в город. Больше всего мне запомнились остатки деревянной мостовой. Не маленький оазис, а целые улицы из железного дуба – северная Аппиева дорога*. Она, поднятая над жирной чачей чернозёма, волной, велосипедным треком на поворотах стремилась в точку в конце улицы.

Шли по Слободской к центру, через мост над Грязнухой, который делит город на Гусляр и Слободу. Мы искали Адову улицу, место, куда провалился Кир Булычёв.

Рядом с официальной пристанью была старая заброшенная. Сразу решили отпилить кусок старой пристани от берега – построить комфортабельный плот. Студенты, конечно, решили, что мы окончательно спятили.

Мы с Манчо отпилили часть настила, набранного чёрными, гнилыми досками – причалили корпус к остаткам пристани. На кривобокой палубе подняли мачту, надстройку связали шпангоутами, обозначили нос, корму, киль и капитанский мостик. Студенты пилили, рубанили, долотили, предвкушая смачное зрелище – крушение антититаника.

Мы вырубили в брёвнах углубление для костра, нарисовали на простыне и водрузили на мачту флаг государства Тибет. Загрузили балласт, огненную воду, солонину, соль, спички и Синуса, совершили камлание – окропили на четыре стороны света корабль, студентов и берег. Ушли.

Студенты стояли печальные и растерянные на ржавой палубе баркаса, под стенами древнего монастыря, скоро они превратились в вопросительные знаки, ушли за горизонт.

Мы выгребли по центру широкой Северной Двины. Восторг рвал меня на части. «Неужели всё возможно!?». Придумал откровенный бред – он воплотился в реальность.

Мимо нас проплыли новая пристань с горсткой речных буксиров, бабки с лоханками грязного белья, мужики, упакованные в ушанки и ватники, свирепый бык-великан со своим гаремом.

Кедры дырявили голубые небеса, соревнуясь с маковками уцелевших куполов. В ногах у меня горел костер, на нём радостно бубнил кипятком зелёный школьный чайник.

Синус вдруг заорал, делая лихую отмашку людям на берегу. «Мы к вам приехали на час…». Соло старенькой гитары потонуло в манной каше рваного тумана.