Делириум

Венец творения – принятое в христианстве выражение, указывающее на человека, как на особое творение Божье.

Пётр Петрович Шмидт – революционный деятель, один из руководителей Севастопольского восстания 1905-го года. Прославлен в романе Ильфа и Петрова «Золотой телёнок», где упоминаются «тридцать сыновей и четыре дочери лейтенанта Шмидта» – мошенники и самозванцы.

Нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин – российский революционер, советский дипломат, нарком иностранных дел РСФСР и СССР (1918–1930 гг.).

Кьеркегор – датский религиозный философ, основоположник экзистенциализма.

Суперсила – объединение четырёх фундаментальных взаимодействий природы в рамках одной суперсилы.

«Степной волк» – роман Германа Гессе.

«62. Модель для сборки» – антироман аргентинского писателя Хулио Кортасара.

Магические грибы – псилоцибиновые грибы, вызывающие галлюциногенные видения.

ЮБК – южный берег Крыма.

Самадхи Бамбара-Эрдэни-хубилгана – состояние, достигаемое медитацией, которое выражается в спокойствии сознания, снятии противоречий между внутренним и внешним мирами.

Бодхисаттва – в буддизме просветленный или хубилган, обладающий бодхичиттой, который принял решение стать буддой для блага всех существ.

Фрунзе, затем Ош – Кашгар в провинцию Ладак – горная дорога, ведущая из Киргизии через Китай в горную провинцию Индии Ладак.

Буш – кустарник в Африке.

Мангровые заросли – вечнозелёные лиственные леса, произрастающие в приливно-отливной полосе морских побережий.

Олдсмобиль – одна из древнейших марок автомобиля.

Тормозок (устаревшее) – кулёк с пищей, снаряженный путнику в дорогу.

Водоворот Мальстрем – водоворот в Норвежском море у северо-западного побережья Норвегии, который проглотил «Наутилус» вместе с капитаном Немо (Жюль Верн «20000 лье под водой»).

III. СНОРК

1. На плоту по Северной Двине. Поезд Москва – Воркута. Наши попутчики: Качек, Главный и Чукча. Мы превращаем старую пристань города Великий Устюг в плот. Проклятие «Метеора» на подводных крыльях. Страшные ловушки для бревен. Атомная лодка в лесах Вологодской губернии.

2. Деревня Зелёненькие (сразу из Устюга в Саратов). Случай на лысой горе. Зелененькие – над пропастью Волги. Страшные волжские гопники. Печальный конец керамического центра.

1. На плоту.

Не прошло и месяца после происшествия в Алмазном центре, как мы собрались странной компанией ехать в город Великий Устюг, в гости к студенту МАРХИ Жжёному, боевой красной бригадой – я, Манчо, Синус и Снорк. Для нашей творческой коммуны институт МАРХИ был вторым домом. Мы радостно выпивали у фонтана, в кустах сирени, в столовке, в лабиринтах подвала, в церкви, прикомандированной тогда к институту. Клубились, конечно, в легендарной чёрной комнате*, не пропуская ни одного концерта. Обязательно выезжали летом со студентами на практику во Львов, в Таллинн, по Золотому кольцу. Теперь нас ждали архитекторы в Великом Устюге, куда нас умолял приехать Жжёный.

Этот долгий поход стал той дистанцией для меня, который в приличном обществе называется помолвкой.

Было просто – на полюс, так на полюс; под землю или в космос – пожалуйста.

Взял котелок, нож, соль и спички, уехал на три месяца – куда? Да в любую точку поднебесной. В те благодатные времена не было понятия «купить билет на поезд» – это называлось «вписаться». Денег не было, но это не мешало двигаться в пространстве комфортно, с хорошей закуской.

На вокзале за бутылку портвейна «Кавказ» мы договорились с проводником, вписались на третьи полки.

Выглядела наша творческая ячейка живописно – Манчо Злыднев, с крашеным в фиолетовый цвет ирокезом и дионисийской рыжей бородой, в серых рабочих монтажных штанах, густо заляпанных ярким французским маслом (спал в палитре), лётной куртке с парашютными лямками, из которой словно капуста шелушились карма, и в огромных водолазных ботинках. Синус – ангелочек с гитарой вместо лиры, бородка клинышком, пробор, измученный лик с полотна нежного романтика Фридриха, тонкие губы, нос, глаза, тонированные под небеса, девичьи персты. Наш менестрель был упакован в штаны, бывшие джинсы, по которым лезли в сторону живота кожаные заплатки; куртка с волосатой бахромой по шву, на шее на кожаном шнурке висело колесо сансары*. Снорк тогда носила волосы, завязанные в тугой хвост, глаза – черешневые бусины, ямочки; казалось, она всё время что-то трёт в потоке горной реки – типичный енот. Была упакована до колен в толстый свитер, связанный из морского каната; через плечо хипповский холщовый мешок с трафаретом болгарского баса Христофа. Я выглядел как Распутин до грехопадения.

Ехали мы в Воркуту. То есть в саму Воркуту нам было не надо, нам нужен был Котлас. Там по реке мы надеялись добраться до Жжёного.

По вагону всё время фланировал странный тип низенького роста, одетый во всё чёрное, с чёрным дипломатом, в чёрных очках и сам весь чёрный. Так был чёрен, что лицо его терялось где-то в черноте. Мы его сразу окрестили «Главным». Еще был крепыш, одетый в треник, с челюстью, со злыми глазами, бобриком и крошечными ниточками губ. Он везде, где это было можно или нельзя, орал песни Высоцкого, перебирая смело три аккорда. Мы его назвали Володя Высоцкий. Был еще Чукча в унтах и с элементами фольклора поверх турецких штанов. Маленький, с плоским лицом, без глаз и с проволоками прически – он ехал тоже без билета. Наверное, он вообще не знал, что они существуют. Мы звали его просто – Чукча, хотя он, кажется, был саамом. Наша компания облюбовала камеру, соседнюю с сортиром, но в основном мы жили в тамбуре. На боковушке под Синусом сидел гражданин в шляпе и в твидовом костюме, похожий на заведующего сельским клубом. Напротив ехал мальчик – очень тихенький, светленький, худенький – воробушек. Тётенька хлебосольная, в платочке, не утратившая своей девичьей привлекательности.

Из её огромного мешка поступала основная закуска. Был рыхлый нефтяник из Лабытнанги, в мешковатых армейских штанах с подвязками.

Последним вошёл в отсек задумчивый, худой как рукомойник, учитель в зелёных круглых линзах. Все персонажи этой комедии наведывались в тамбур пропустить по малой, кроме воробушка.

Накал алкоголизации в какой-то момент начал зашкаливать. Володя Высоцкий бил сардельками пальцев по струнам и с каждым новым стаканом менял показания. Сначала он был самым большим в мире поклонником кумира. Потом он стал лучшим другом. И под конец, в момент высокой ноты, стал Володей Высоцким, если можно так выразиться… Высоцкий орал как резаный: «Славный парень Робин Гуд»… и выл, как простреленный навылет волк. Бился головой о железные перегородки. Звериная дикая силища вибрировала у него через край. Настоящий качок, с железными банками, паровоз с перегретым котлом, готовый взорваться. Высоцкий вращал налитыми бельмами глаз и сжимал кулаки так, что трещали фаланги пальцев. В общем, в тамбуре становилось небезопасно. Люди, которые хотели через нас попасть в вагон-ресторан, скопились в соседнем вагоне. А уже другие – сытые из вагона-ресторана, застряли по другую сторону границы. Никто не решался встретиться лицом к лицу с Володей Высоцким.

В какой-то момент я понял, что с чудовищем я остался один на один. Вдруг Володя решил показать мне свой козырный номер. Он положил коробок спичек на заплёванную палубу тамбура и зубами решил схватить его и съесть, не пользуясь руками. Это было не слабо. Он в тамбуре-то еле помещался со своей комплекцией африканского буйвола, а тут надо было проявить чудеса гуттаперчивости. Он очень старался. Из штанов вываливался белый в полумраке зад, глаза налились плазмой, суставы трещали, сомкнутые за спиной руки в замке закручивались как мокрая простыня в руках крепкой крестьянки. Всё равно, когда до коробка оставался сантиметр, Володя падал со всей своей пудовой дури фейсом об оплёванный пол. Это продолжалось не один раз. После очередного фиаско он вскакивал и выл так, что в соседних деревнях зажигались окна. Он бился в железной коробке и разбил себе кулаки в кровь и лоб. Я опасливо жался в угол. Тут случилось самое страшное – качок воспылал ко мне нечеловеческой любовью, и любовь эта заключалась в том, что мы непременно должны попиздиться. Это у них, у друзей, так принято, только у самых любимых, считай, родственников. Надо сказать, что я совсем не по этой части, тем более с таким циклопом. Силы явно были неравны, но мой новый лучший друг категорически настаивал и уже медленно стал ко мне приближаться, встав в стойку боксёра. Меня спас клетчатый мужчина в роговых очках, на свою беду сунувшийся в ресторан. Буйвол решил разобраться, как сильно пассажир в очках уважает Володю Высоцкого, а я тихо смылся под шумок.