Страница 5 из 35
Правильный выбор II - 4
Ренсинк Татьяна
***
Лес осенний позабыл летних сказок пения.
Мир волшебный охладел и нету восхищения.
Где сирени запах был — остались лишь видения.
Соловьев заснула трель. Душа заперта. Нет освобождения.
Томима я, закрыта я,
Как птица в клетке вечности.
Забыта я, не знаю я
Полета радостной беспечности.
Вновь заскрипит стальная дверь.
Падет рука бесчеловечности.
Прорваться хочет хитрый зверь,
Поймать желает лицемер.
И я жду... хоть миг сердечности.
Холодами на ветрах осень улыбается.
Как художница, она красками прославится.
Деревья дрогнут без листвы. Дожди шумят, ругаются.
Но осени тепла видны. С солнцем она все же встречается.
А я томлюсь, закрыта я,
Как птица в клетке вечности.
Забыта я, не знаю я
Полета радостной беспечности.
Вновь заскрипит стальная дверь.
Падет рука бесчеловечности.
Прорваться хочет хитрый зверь,
Поймать желает лицемер.
И я жду... хоть миг сердечности.
Милана вновь стояла у клетки с тихими в ней канарейками. Она смотрела на них. На глазах печалью все искрились невысыхающие слезы.
-Как я завидую вам, - вымолвила она. - Лучше быть в вашей клетке, чем в этой.
-Добрый день, Милана, - раздался позади голос графа Краусе.
Он уже некоторое время стоял на пороге и не желал нарушать ее тишину. О приезде его Милане не сообщали, поскольку он вызвался сам поприветствовать ее и подбодрить. И, как только она заговорила, он сделал шаг. Вздрогнув от неожиданности, Милана все же осталась стоять на месте.
-Вы презираете меня? - остановился граф за ее спиной.
-Мне не за что Вас презирать, граф, - чуть повернув голову в его сторону, ответила она.
-Я приехал, и мне сообщили, что Вы уже знаете о моем намерении, - нежно говорил он далее. - Я клянусь, что от меня ждать предательства не стоит, как с Вами поступил князь Алексей Нагимов.
-Алексей меня не предавал, - тут же ответила Милана и гордо выпрямилась.
Такая новость заставила графа на какое-то время застыть и молчать. Вздернув бровью и себя успокоив чем-то в глубоких мыслях, он все-таки продолжил:
-Я не предполагал, что выбор Вашей тетушки ляжет на меня... Она знала моего дядю. Он тоже служил в канцелярии, и помог ей получить состояние Вашего отца... Наверное это сыграло свою роль...
-Мне все равно, - покачала головой Милана.
-Я не буду обещать золотых гор, но если бы Вы не стали мне дороги, я бы не согласился просить Вашей руки, - все нежнее стал говорить граф. - И я обещаю, если Вы согласитесь, я сделаю все, что смогу, чтобы Алексею стало легче там, а князя Тихонова отпустили раньше. Вернуть Алексея я не смогу... Лишь облегчить его участь...
-Вы должны знать, граф, - хотела что-то сказать Милана, но он ее прервал:
Павел Петрович...
-Павел Петрович, - повторила Милана, и ее душа задрожала в предчувствии нежеланного. - Я буду всегда любить Алексея.
-Ради Бога, я не смею Вас заставлять любить другого, - все равно говорил он нежно.
-Это не все, - сглотнула Милана.- Я ношу под сердцем нашего с ним ребенка.
Была ли для графа Краусе эта новость, как гром среди ясного неба — не известно. Но молчание длилось некоторое время.
Милана оставалась стоять к нему спиной. Она оставалась неподвижной и прислушивалась к каждому шороху. Граф вздохнул глубоко. Под конец его вздоха послышалась легкая ухмылка, и он прокашлялся.
-Я дам ребенку все, что требуется... Имя, титул. Он будет учиться в лучших заведениях, - сказал наконец-то он, что привело Милану в ужас, и она застыла на месте от страха за будущее.
-Подумайте, - сказал в заключении граф и было слышно, что он вышел из ее комнаты.
Милана не двигалась с места и тогда. Время шло. Она противилась и боролась внутри себя с требованиями жизни. Понимая, что судьба заставляет ее действовать против воли, она задрожала и вновь пала в рыданиях в свою холодную постель.
Слушая страдания подруги, длившиеся теперь изо дня в день, Ирина не знала, каким словом поддержать. Покачивая ее в своих объятиях, она молчала и сдерживала свои, упрямо напрашивающиеся слезы. И как она была рада, когда снова наступил день навестить своего жениха в Петропавловской крепости!
Снова провели ее по ужасающему коридору и пропустили снова в сырую камеру. Дмитрий полулежал на кровати, облокотившись на подушку, из которой торчали сухие соломины. Его уставшие глаза пялились в полумрак, которым камера мучила и давила, изводя в одиночестве и бездействии.
Вошедший дежурный офицер объявил ему о приходе невесты и, пропустив ее, остался стоять на пороге.
Дмитрий вскочил с кровати в появившейся радости. Его глаза прослезились от счастья снова видеть любимую, но чувство вины перед ней не давало пока сделать и шага.
Ирина смотрела ему в ответ нежностью тоскующей души. Сделав нерешительный шаг, они бросились в крепкие объятия. Дмитрий нежно схватил ее лицо и стал покрывать его страстью поцелуев.
-Родная,... милая,... прости меня,... прости, - нашептывал он.
Слезы бежали по щекам Ирины. Она мотала головой и приговаривала:
-Нет, не виноваты... Не за что прощать, нет...
-Душа моя, - поцеловал он ее в губы и прижал к своей груди. - Прости, что ненароком заставил приходить сюда...
-Нет, барин, - пискнула Ирина, пытаясь сдержать рыдания.
-Как ты там, расскажи мне все, умоляю, - шептал он, наслаждаясь этими подаренными ему несколькими минутами счастья.
-Плохо все, - высказалась она, и Дмитрий с тревогой взглянул:
-Что случилось?!
-Милана... Венчают ее в пятницу пятнадцатого октября...
-Что?! На ком?! - в шоке воскликнул Дмитрий.
-Граф Краусе... Павел Петрович, - достав платочек, вытирала Ирина свои слезы.
-Нет, - отступил Дмитрий назад, но тут же взял ее за плечи. - Не позволь, слышишь? Ни в коем случае! Плохой он человек! А Лешка?!.. Ты рассказала про Алексея?!
-Да, знает она, что не было предательства, знает, - признавалась Ирина. - Да обстоятельства против. Да ребеночка она от Алексея ждет. Да наследство тетка ей и Ивану отдаст только, если она за графа этого замуж пойдет.
-Нет, отговори! - восклицал Дмитрий в переживаниях. - Не дай этому случиться! Не дай! Опасен он!
-Обещает он Алексею жизнь на каторге облегчить, да чтобы Вас выпустили раньше, - продолжала рассказывать Ирина.
-Нет, - усмехнулся Дмитрий. - Не сделает он ничего. Не в силах он. Никто он. Не верьте его словам, умоляю.
-Время, - раздался вдруг голос офицера у порога, заставив обратить мимолетное внимание на себя.
Дмитрий прижал снова Ирину в объятия. Целуя и ловя ее ласковый к нему взгляд, он повторял:
-Не дай им обвенчаться, не дай... Напиши мне письмо, пиши мне, умоляю... Здесь ужасно... Я с ума сойду...
-Я напишу, - кивала Ирина.
-И умоляю, сохраняй газеты в моем доме, - прошептал он. - Я должен буду знать, что было.
-Да, обязательно, - закивала ему милая.
-Время, - повторил офицер.
-Скажи, - целовал он любимой щеки и обнимал снова и снова, как и она прижималась к его плечам. - Скажи, люб, или нет, скажи...
-Люб, - плакала снова она. - Не пришла бы иначе... Люб...
Обхватив друг друга еще раз в пылкость рук, они сомкнулись в затяжной поцелуй, но шагнувший ближе офицер своим присутствием все-же заставил Ирину покинуть камеру.
Дмитрий стал вытирать покатившиеся вдруг слезы. Он отошел к трубе от печи, что проходила через его камеру, и прикоснулся к ней рукой, проверяя на тепло. Убедившись в своих догадках, он закивал:
-Опять топят... Опять со стен будет течь... Водяное царство, - выплюнулся он и сел на кровать. - Проклятый Краусе, - схватился он за голову, в которую страшными уколами забила головная боль. - Нет, - протянул он. - Не снова...
Нескончаемая пытка головной болью, тянувшееся время - приносили ужасающие его мысли, фантазии. Сидеть в тишине и пустоте казалось Дмитрию хуже той казни от 13 июля 1826 года, которую он не видел, но представлял перед собой в этой пустой и грязной камере.
Здесь ничего не было, кроме кровати, стола, печной трубы и стульчака. Здесь царил все время мрак, и даже маленькое, оставшееся незамазанным отверстие окна, не пропускало достаточно света.
Осенняя погода хмурилась и так, не позволяя дню длиться долго, а когда зажигался ночник, чтобы хоть как-то осветлить камеру, то от него исходила копоть, от которой Дмитрию становилось еще хуже дышать, а головная боль усиливалась и отпускала лишь к утру, когда воздух начинал уже очищаться от копоти.
Снова скрипела дверь, снова приносили ему хлеб и воду, но увидев, что в этот раз ему принесли не обычный хлеб, а булку, Дмитрий был вынужден усмехнуться молчаливому жандарму:
-Что, следят ли, как деньги расхищают от содержания преступников?... Иди... Иди, скажи им, что князь здесь бунтует! Чертовы опричники...
Сожалеющий жандарм ничего не ответил и ушел. Он понимал мучения заключенных, которых приходилось видеть каждый день и слышать от них в свой адрес постоянные упреки да обвинения.