Страница 5 из 8
Онис, ломая киркою камень для крепостей в далёком Зинданге, вдруг увидел перед собой крошечный белый цветочек, выросший прямо на стенке каменоломни. Из крошечной щели, заполненной пылью, глотнув дождевой воды, вылез тонкий побег. Раскрылись навстречу солнцу листочки, и нежные лепестки разорвали бутон. Значит, и правда – весна. Двенадцатая весна в Хафранге. Он был единственным, кто прожил здесь столько. Обычно мало кто из рабов выдерживал даже нескольких лет.
Бич надсмотрщика со свистом хлестнул его по спине. Всё правильно, нечего любоваться природой, когда в Зинданге ждут строительный камень. На то он и раб из покорённой страны, чтобы трудиться на победителя. А что наступила весна, Онис знает и так. Считать он не разучился, весеннее равноденствие было как раз на днях. Его-то никак нельзя пропускать. Потому что дальше нужно следить за Луной, дожидаясь, когда она станет круглой, как золотая монета, и наступят Священные Дни. Впрочем, это уже, наверное, ни к чему… Раб опять заработал киркой, и весенний цветок вместе с камнем, давшим ему приют, обрушился вниз. В Хафранге не место надежде.
***
Рабов, несмотря на строгости, всё-таки берегли. Зинданг уже покорил ближайших соседей, и приток свежих пленников сократился. Так что Смотритель Каменоломен принял все меры, чтобы работники были трудоспособны как можно дольше. Теперь каждые три часа рабы отдыхали и пили воду, кормить стали лучше, и охрана уже не смела убить просто для развлечения. Те, кто попал в каменоломни недавно, не могли оценить перемены, но Онис был благодарен чиновнику. За двенадцать лет этой каторги он испытал и побои, и голод. Убивали его раза три, особенно изощрённо за попытки сбежать. Но всегда, к удивлению палачей, он удивительным образом выживал и опять возвращался к работе. Впрочем, всё это было в начале. Онис быстро сообразил, что сбежать из каменоломен нельзя. Одолеть пустыню истерзанному рабу невозможно. В лучшем случае можно было рассчитывать оказаться в руках у кочевников, но тогда работа в каменоломне показалась бы раем.
Звон огромного гонга возвестил очередной перерыв. Измученные рабы, покрытые красно-коричневой пылью, сползались к бочкам с водой. Напившись, можно было немножечко полежать. Прямо здесь, возле бочек, под жгучим солнцем, на твёрдой земле. Онис устроился рядом с молодым пареньком, который появился на каторге меньше года назад. В каменоломне дружбы быть не могло, каждый оставался сам по себе, опасаясь сближаться с кем бы то ни было. Но этот парнишка Онису приглянулся, и старик взял его под своё покровительство. Научил немногим премудростям выживания, отговорил от побега, пару раз защитил – его, как старожила, уважали и опасались. Хотя никто не знал, сколько он здесь, и тем более сколько Онису лет. А узнали бы – не поверили.
– Весна, – сказал Онис, прикорнув на пыльную землю. Парень молчал. Звали его Гаральд, был он с далёкого севера и болтливостью не страдал.
– Сегодня я нашёл камнецветку, – продолжил старик, не глядя на собеседника. Говорил он негромко, чтобы соседи ничего не услышали. Тем, впрочем, было не до чужих разговоров – все вповалку дремали до нового звука гонга.
– Жизнь продолжается. Скоро луна станет полной, настанут Священные Дни…
Гаральд повернулся к нему и сердито сказал:
– Здесь нет ни весны, ни Священных Дней. Смерть – единственный праздник раба.
– Это не праздник, – усмехнулся старик. – Я здесь уже умирал, и, поверь, ничего приятного не было.
– Умирал? – не поверил юноша.
– За двенадцать лет было многое…
Гаральд вскочил.
– Не надо меня обманывать! Здесь нет никого, кто бы выдержал больше трёх!
– Сядь, мой мальчик, и не кричи. Не привлекай чужого внимания. Я не вру, в моём возрасте это уже неприлично.
– А сколько тебе? – присев, недоверчиво спросил северянин.
– Ты можешь не верить, но мне недавно исполнилось пятьсот сорок два…
***
По вечерам, когда незадолго до темноты рабы получали свой ужин и расходились по сложенным всё из того же камня баракам, охране было плевать, чем они там занимаются. Стража стояла только у выхода из ущелья, в котором жили невольники, поскольку с других сторон его окружали неприступные скалы. Здесь каждый мог заниматься тем, чем было угодно, хотя большинству хотелось лишь спать. Однако и здесь ночная жизнь если не процветала, то теплилась – играли в азартные игры, торговали дурманом и продажной любовью. Деньгами служили недоеденные остатки пайка. Здесь даже было несколько религиозных общин, собиравших немалую паству. Религии, часто непримиримые между собой, в гротескном мире каменоломни вполне уживались и даже сотрудничали.
Когда Онис и Гаральд после заката вышли прочь из барака, никто не обратил на это внимания. Но они пошли не играть в самодельные карты и не молиться богам. Юноша и старик хотели поговорить.
– Я родился пятьсот сорок два года назад в Иларе, в семье бедняков, – начал рассказывать Онис, когда оба присели в темноте под скалой. – Двенадцать лет назад страну, в которой я жил, захватила зиндангская армия, меня взяли в плен и отправили в каменоломни Хафранга.
– Но людям не дано столько жить! – усомнился Гаральд.
– Да, не дано. Если они не просят…
***
Онис припомнил, как часто в детстве мечтал стать богатым и знатным, чтоб не работать за медный грош от зари до зари, а ездить в золочёной карете и плавать под белым парусом. Одеваться в роскошное платье. Жить во дворце. И есть. Есть что угодно, до сыта… Для него, выходца из низов, к этой цели вели три пути. Один – вступить в армию, и, ежели повезёт, дослужиться до высоких чинов. Второй – освоить какое-то ремесло и научиться делать своё дело лучше других. Третий путь вёл с большим успехом на плаху, и от него Онис сразу же отказался. Выбрал второй.
Ему всегда нравились книги. Парнишка часами с замиранием сердца стоял у прилавков, на которых были разложены большие тома и старинные свитки. Он сам (ну, почти что сам) научился читать и писать, и когда господин Переписчик Книг глянул на почерк замызганного кандидата в ученики, то остался доволен.
После нескольких лет обязательной работы по дому мастер доверил Онису вначале то, что попроще, а потом, оценив талант подмастерья, переложил на него львиную долю работы. Сам он больше сидел в трактире и пропивал заработанные Онисом деньги. Вот почему, когда его попросили срочно скопировать редкий старинный свиток, руки его дрожали, и работу пришлось выполнять подмастерью.
Онис расправил жёлтый пергамент на рабочем столе, взял чистый свиток – и обомлел. Рукопись была написана на прежде невиданном им языке! Ему приходилось копировать тексты, написанные незнакомыми буквами – в мастерство переписчика входило умение до малейшей подробности воссоздать любые значки, пусть даже и непонятные. Но здесь строчки вились сверху вниз и состояли из столь вычурных закорючек, что для изучения их пришлось вооружиться круглым куском полированного хрусталя. Текст был совсем небольшой, но сделать такую работу до вечера не представлялось возможным. Впрочем, впереди была ночь – заказчика ждали утром.
В то время тоже было весеннее полнолуние. Когда, уже заполночь, измученный Онис закончил работу, огромный сияющий диск Луны соперничал с догорающими светильниками. Юноша погасил их один за другим и ещё разок посмотрел на свою работу. Он превзошёл самого себя. Таинственный текст был скопирован так, что различить два пергамента было почти невозможно. Онис зевнул, улыбнулся и сказал сам себе, что это – последняя ученическая работа. Завтра хозяин будет просто обязан объявить его мастером!
Вдруг ему показалось, что по старинному тексту пробежала какая-то рябь. Помотав головой, прогоняя усталость, юноша склонился над манускриптом. В свете Луны на нём проступали совершенно знакомые буквы – надпись, сделанная на его родном языке.
– Мой мастер ничего не знал о магических надписях, – улыбаясь воспоминаниям, говорил Онис Харальду. – О них вообще мало кто знает. Я тогда тоже не знал, это уже потом, лет через двести… В общем, у магов есть такой способ тайнописи, когда буквы читаются лишь в определённых условиях. Эта надпись была видна только в свете полной Луны. Не знаю точно, но, скорее всего, лишь в весеннее полнолуние, в Священные Дни…