Шейх

Наше время

Никита Олегович Пухов обожал путешествовать в поездах. Что самолёт? Взлёт, посадка, и ты на месте, даже не успеваешь ощутить перемещение в пространстве. А поездка на поезде совсем другое дело. Никите нравилось вздрагивать от мощного гудка локомотива и засыпать под мерный стук колёс — тот звучал так, словно равномерно билось мощное сердце поезда. Нравилось вливаться в живую суетливость перрона, а затем окунаться почти в домашнюю и совершенно расслабляющую атмосферу купе. Любил всем сердцем иногда ворчливых, иногда равнодушных проводников. Поезд для Никиты всегда оставался символом детства, впечатлений, радости новых мест и знакомств. Такого в самолётах не было и быть не могло. Время в поезде тянулось медленно-медленно, и часы, проведённые в вагоне, казались целой вечностью — представлялась такая возможность передумать обо всём. А можно просто лежать на верхней полке без единой связной мысли в голове и тупо пялиться в окно, за которым пробегали одинокие домишки, полузаброшенные деревеньки, иногда представлять, как там в них живут люди. А в огромных незнакомых городах всегда приятно выйти на перрон, когда поезд делал большие остановки, размять затёкшие члены от многочасового лежания, купить к обеду у старушек малосольные огурчики с варёной картошечкой, обильно сдобренной укропом…

Вагон слегка покачивался, колёса постукивали на стыках — ты-дых, ты-дых, ты-дых, ты-дых.

Соседи Никиты по купе — семья из трёх человек: муж, жена и их невероятно толстый и капризный мальчик лет семи — завтракали. Сваренные вкрутую яйца, жареная курочка и расстегаи с капустой, ну и огурцы с помидорами бессчетно — все исключительно домашнее.

Никита сглотнул слюну и собрался отвернуться к стене, чтобы не видеть, а главное, не слышать запахов, вызывающих обильное слюноотделение. Скорее бы попутчики закончили трапезу, чтобы с независимым видом слезть с полки, навести себе пустого чая или кофе и сделать вид, что есть совершенно не хочется.

— Пришоединяйтесь, — с полным ртом прошамкал глава семьи, как только встретился глазами с Никитой, и кивнул на столик, заваленный снедью. Он беспокоился не о желудке попутчика, а о своём — совершенно не хотелось страдать от переедания и глотать потом фестал.

Его жена злобно зыркнула в сторону мужа, но затем притворно-вежливо улыбнулась Никите.

— Пропадёт же без холодильника, — попытался оправдаться пристыжённый супруг, пожав плечами. — Жара…

— Пропадёт, — согласилась женщина и снова улыбнулась Никите, на этот раз по-доброму. — Присоединяйтесь. Ни крылышки, ни ножки нам не осилить втроём, в кои веки супруг оказался прав.

«Она вполне даже симпатичная, — отметит Никита про себя, — когда не злится на мужа и не пытается воспитывать сына».

Он отказываться не стал от домашней курочки, пока та вполне съедобна, в не завоняли и не стала склизкой, и быстро слез со своей полки. Ему вполне хватило вчерашнего ужина в вагоне ресторане, чтобы промучиться болями в животе. Он дважды за ночь обращался за но-шпой к миловидной проводнице. Повезло, что у той оказались нужные ему таблетки.

Питанию в общепите — бой, решил Никита, отбросив в сторону скромность и смущение. Он взял в руки ножку и принялся с наслаждением жевать домашнюю курочку. Как только доберётся до места, снимет квартиру, обязательно наймёт домработницу, чтобы не только наводила порядок, но и готовила ему. К хорошему привыкаешь быстро, а вот отвыкать приходится тяжело — нутро сопротивляется изо всех сил, отказываясь принимать ресторанную еду.

— По глотку коньяка? — предложил Никита женщине, беря в руки следующую куриную ножку.

Он не сомневался, что мужчина не откажется — все тем же нутром чуял, надо было договариваться с его женой.

— Почему бы нет, если коньяк хороший, — кокетливо ответила та и скосила глаза на мужа.

Нисколько не удивившись, Никита отложил в сторону надкушенную курицу и, достав с полки свой рюкзак, извлёк из него бутылку Хеннесси и набор дорожных рюмок. Ни без коньяка, ни без рюмок он не путешествовал — первое располагало к задушевному разговору, второе способствовало длине того самого разговора, не давая разлить коньяк по гранёным стаканам и выхалкать напиток за один присест.

Никита выставил рюмки на столик и наполнил их, налив буквально по глотку Хеннесси.

— Настоящий, — довольным тоном изрекла женщина, посмаковав коньяк.

Никита усмехнулся, наблюдая, как его попутчица строила из себя знатока благородных напитков. Конечно, настоящий — он пёр его из самого славного города Парижа. Хотя кто его знает, могут и там контрафакт всучить.

Мужчина одним махом опрокинул в себя Хеннесси из рюмки, стукнул ей по столику и протянул жирную от курицы руку Никите.

— Петр, — произнёс он важно. — А мою дражайшую половину зовут Виолетта.

Женщина выразительно склонила голову, мол, и мы не лаптем щи хлебаем.

— Сына зовут Аристархом, — продолжил Петр.

Мальчик выдавил из себя подобие улыбки после подзатыльника, даного матерью, продемонстрировав полное отсутствие передних зубов.

— Пухов, — выдавил в ответ Никита, зачем-то назвав фамилию, но потом поправился:

— Никита.

Он чуть не назвал себя старым именем — Виталий. Ничего страшного бы не произошло — ему с этими людьми детей не крестить, но отвыкать надо. Чем чаще к нему будут обращаться по-новому, тем лучше.

После курицы и коньяка страшно захотелось выкурить сигаретку, но до большой стоянки не получится — сейчас в вагонах травиться табаком и травить других запрещено, а на перронах покурить можно только в строго отведённых для этого местах. Вдоль вагонов ходят полицейские и проверяют, как соблюдаются правила. А ему совершенно не нужны лишние стычки с представителями закона. Можно, конечно, дойти до вагона ресторана, уединиться с директрисой и пожаловаться ей за сигареткой, что его вчера пытались отравить ужином. Но почему-то совершенно не хотелось покидать гостеприимную компанию, у которой на десерт оказались самодельные эклеры с настоящим масляным кремом, именно такие, как он обожал. Нет, сигарета подождёт…