Страница 3 из 27
Я же действительно изменилась и не только цветом волос и глаз. По-другому виделся мне уже и Дайко, отчаянно в мать влюбленный и ко мне всем сердцем прикипевший, и мать, несчастная в своем одиночестве.
- Не пойду я за Дайко, - сказала мать, заплетая в косу мои белые, как молоко, волосы. – Раз ты так его боишься…
- Ходи, – сказала я, не дожидаясь пока она закончит. – Любит тебя он. И зря я его боялась так.
Мать же, удивленно хлопая глазами, спросила откуда то мне известно. На что я только пожала плечами и сказала, что сама не знаю, просто так мне кажется.
Счастливый же от материного согласия Дайко, осыпал меня подарками с ног до головы. И игрушками и платьями новыми и пряниками и леденцами. Да и матери и обновок осталось немало и украшений, среди которых были и серьги серебряные с бирюзой, и ожерелье, которое, как Брыська говорила, и царевна не погнушалась бы одеть. Мать смеялась и говорила, что не в безделушках этих счастье женское. На что Брыська только фыркала и отповедала, что ничего мать моя в том не смыслит.
Портило наше счастье же снова зачастившие в наш двор храмовники. И снова по мою душу. Мол, знак то свыше, что девчушка поседела раньше срока, став не просто Крысой, а самой настоящей Седой Крысой. Мол, принесет она беды не только в наш дом, а и во весь город. Мать привычно грозила скалкой и выталкивала их со двора. Но на следующий день они возвращались вместе с курениями своими вонючими и грозными речами. И продолжалось то почти неделю, пока не вступился за нас, вернувшийся из соседнего города, Дайко. И пригрозил он ни много ни мало тем, что на храм и медяка больше не даст, не то что больше не получат они ни новых литых чаш для подношений, ни золоченых рамок для образов.
После того храмовники притихли, но посеянная меж людей смута покоя нам не давала. Заговорили о том, что мать кузнеца причаровала и никак не иначе, как на крови Седой Крысы. Да заговорили о том, что дочь ее колдовкой уродилась. Правда, говорили то тихо, дабы на кузнецов гнев не нарваться. Мужик то он спокойный, добрый да кто ж его причарованого поймет-то.
Дайко только посмеивался над людской молвой и велел дурным голову не забивать, когда мать просила подумать еще раз, перед тем как в храм ее вести.
И чтоб в голову ее женскую глупости всякие не лезли, к концу весны таки повел ее просить благословения богов. Храмовники не артачились долго, помня угрозу кузнеца и обряд провели хоть и нехотя, но по всем правилам, не забыв притом напомнить о том, что за то Дайко не мешало бы подношение в храм принести. И новые подсвечники перед ликами богов были бы весьма кстати.
Кузнец же видно решил, что заедаться с храмом не стоит, и уже за неделю в Храме были новые серебряные подсвечники искусной работы.
Мы же с мамкой перебрались в дом Дайко.
Поначалу он показался мне огромным, по сравнению с той конурой, в которой мы жили до этого. Все здесь было сделано под огромного Дайко. Массивный стол, до которого я доставала, только когда мать подкладывала две подушки на табуретку. Кровати такие, что и заблудится можно. Лавки, что мелкой мне приходилось подпрыгивать, чтобы забраться на них. Но те неудобства кузнец исправил быстро. Даже сделал для меня отдельный высокий стул, на которой я себя чувствовала, как княжна.
И все было ладно в этом доме. Лето прошло славно и добро. У матери и Дайко ладились дела и ни в чем нужды мы не знали.
К исходу осени мать располнела, а весной в Год Золотой Коровы, на свет появился Малько, мой младший брат.
- Все, Крыска, теперь точно тебя из дому выгонят, – заявлял Вэйко, будто то только несмышленышу не ведомо было. – Там где ребенок общий есть чужим рады не будут.
И поверить бы мне на целых четыре года старшему Вэйко, да твердая уверенность в том, что от появления Малько в нашем доме ничего сильно не изменится, заставляла по-взрослому вздыхать и говорить, что глупости он говорит.
- Это ты Крыска ничего в жизни не смыслишь. Разве не знаешь, что Лидко уже третий год в сарае живет, после того, как мать его второй раз замуж вышла за Рахто и родила ему ребенка?
О том, что Лидко из дома выставили чуть не сразу после свадьбы, знал весь город. Да только то и не удивительно. Рахто не доброго нрава мужик был. Часто в чарку заглядывал, а потом и жену поколачивал, чтоб место свое знала и мужу на глаза лишний раз не казалась, когда не просят. Потому, когда добросердечные соседи говорили ей, что муж ейный опять в корчме засел с самого утра, бросала работу, хватала детей и бежала то к Брыське, то к нам.
- Видно будет. – сказала я, сравнивая красноносого щуплого Рахто и огромного, как медведь, доброго Дайко.
Но, как и подсказывало чутье, толи в крови моей обитавшее, толи в седых, как у старухи, волосах, быт в нашем доме не сильно изменился. Добавилось хлопот только с вечно орущим Малько, да улыбаться Дайко и мать стали еще чаще. От меня же они не отказывались, а Дайко старался всегда делить нас с братом поровну. Принесет с ярмарки погремушку звенящую для Малько, а для меня тут же вынимает расписанную куклу в красивых платьях.
Так прошел год Золотой Коровы, который, как каждому ведомо приносит и счастье в дом и достаток. Малько рос сильным и здоровым. И то, что поначалу был похож на синее печеное яблоко, вскоре изменилось. С каждым днем он все больше походил на Дайко, что того сильно умиляло.