Страница 4 из 27
А вот в год Черного Пса со мной снова случилось неладное.
Сталось то аккурат в самую темную и холодную ночь в году. Я как раз постигала все тайны вышивания, старательно ложа стежки на ткань, как учила меня мать. Рисунок не получался таким, как я его задумала, и вместо черного ястреба на ткани то и дело проступали черты, присущие воронам. А потому я, рассердившись, бросила маленькие пяльцы на стол и уставилась в темноту за окном.
- Что не так? – спросила мать, отрываясь от своего занятия.
- Не знаю, мам. Неладно что-то, будто черный кто ходит по улицам.
Мать осенила меня защитным знаком от темного колдовства да злых духов оберегающим.
- Не поминай зла против ночи, дочка. И вообще спать иди.
Я же отмахнувшись от, все нарастающей тревоги, подхватила на руки Малько, за эти годы ставшего почти богатырем, и пошла в нашу с ним комнату.
И даже напевая колыбельную брату, не могла унять щемящее чувство в груди, предвещающей скорую беду. И потому едва Малько ровно засопел в своей кровати, поднялась тихо, накинула на плечи тулуп и вышла во двор, вглядываясь в темноту.
В эту ночь редко кто выходит на улицу, предпочитая спрятаться от выходящего на охоту Черного Пса у печного огня, да в кругу семьи. Вот и сейчас на улицах было так тихо, что тишина эта казалась зловещей. Не может такого быть в городе, полном людей. Хоть собака бы залаяла, или послышался говор, окликающего ее хозяина. Но нет же. Тихо, аж звенит эта тишина в ушах.
Так простояла я какое-то время, пока не решила, что тревога моя глупости надуманные. И только собиралась вернуться назад, как услышала вой, от которого и кровь в жилах застыла. А за ним и крик.
Не знаю, что меня подбило против ночи в одних домашних тапках да кожухе на тонкую рубаху побежать по улицам Дубнов. Так и добежала до дома Рахто. Тот, не изменяя себе, даже в эту ночь был вусмерть пьян, но перед тем не забыл выставить за порог Лидко. Вот и увидела я его стоящим во дворе с палкой, напротив огромного черного пса.
Пес тот был бы обычным, наверное, если бы не красные, горящие угольями глаза, да видные даже в темноте, белые клыки длиной с палец Дайко, в ощериной пасти.
- Вон пошел! – крикнула я, перелезая через забор. – Слышишь меня? Пошел вон!
Палки на пример Лидко мне не попало, а потому я просто махала руками, как ветряная мельница, да наступала на, похожего на телка полугодовалого, пса. От наглости моей, видно человеческому роду не свойственной, Черный пес онемел и сел, склонив голову на бок да вывалив язык, как обычная собака.
- Не слышал меня что ли? – не унималась я, ступая по двору неспешно, но уверенно, намереваясь прикрыть Лидко. – Иди, не будет тебе здесь ничего. Не позволю я.
И послышалось мне, что к моим словам писк крысиный добавлялся. Словно с голосом мешался, сплетался. Даже онемела на миг, оглянулась, где ж она взяться-то могла.
Пес же фыркнул, показывая, что своим поведением, только насмешила его, но поднялся и пошел прочь, оглянувшись только один раз.
И когда темнота спрятала от нас его силуэт совсем, на меня навалилась страшная усталость. Я так и свалилась под ноги Лидко.
- Ты потерпи, Крыска, – доносился его голос до меня словно через толщу воды. – Сейчас до дома тебя донесу. Потерпи только.
Дальше все слилось в разноцветный хоровод. И мать, голосящая, и смурной Дайко, и хныкающий Малько. Даже Лидко, бледный, словно его у смерти забрали и с таким виноватым лицом, что мне его даже пожалеть захотелось. И темноте, которая меня накрыла, я только рада была. Но и в той темноте покоя не было. Все казалось, что смотрят на меня два красных глаза. А временами и не два, а и того больше, со всех сторон они меня окружали. Да пищит где-то злобная Крыса.
- Совсем с ума сбрендила, – ворчала мать, утирая мое липкое от пота лицо и отхлебывая успокоительный отвар, прописанный лекарем, которого притащил Дайко. – Чего понесло-то тебя, на ночь глядя?
- Повело, – ответила я, не особо понимая, что ж это со мной и вправду было.
- Повело ее, – угрюмо сказала мать моя. – Лекарь говорит, что виной тому дар отца твоего, таххарийского колдуна. И что из тебя колдовка вырастет.
- И что?
- И ничего. Если будешь так по ночам по улицам шастать, то из тебя ничего не вырастет.
Я лишь на то промолчала. Может, так оно и было. Одно хорошо, хоть чего-то осталось от него мне, кроме имени да рода, которое мать старалась лишний раз не поминать при алларийцах.
Как бы то ни было, уже через неделю я была снова на ногах. Правда, новое проявление моего дара, оставило отметины и на теле. Кожа посерела, а от детской округлости осталось только вспоминания. В общем, стала я похожа на покойника, да еще и хорошо высушенного.
Мать на то вздыхала, Дайко кормил с удвоенный рвением, но в прок мне то не шло.
Храмовники же зачастили теперь не только в наш двор размахивать кадилами, призывая одуматься и отдать ту, что и так смертью помечена, а и во двор Рахто. И, наверное, уступил бы он пащерка, да только толи наученная опытом моей матери была Ливка, толи устала от пьяного вечно злого мужа, отказала она храмовникам. А на следующий день собрала вещи, детей и ушла со двора. Как то дальше было, я не знаю. Знаю только, что мать, видя ее нужду, отдала свой старый дом ей и детям, сказав, что счастливый он, жалко если пустым рассыплется. Ливка благодарила же и плакала. А Лидко, только я встала с постели, стал чуть не моей тенью.