Страница 2 из 27
Мне было пять, когда всеобщее безумие наведалось и в наш дом вместе с Дайко, местным кузнечных дел мастером. Человеком огромным настолько, что ни доброта его, ни вполне себе мирные намеренья, не смогли развеять мой перед ним страх. А потому хоть и была я ребенком не пугливым, но кузницу обходила по большой дуге, через соседскую улицу. И встретив по дороге Дайко, спешила убраться поскорее, не всегда и поздоровавшись.
- Здрава будь, Девена! – пробасил Дайко, переступая порог нашего дома.
- И ты милостью богов, будь здоров и полон сил, – отозвалась мать, оставляя привычное дело на пяльцах и поднимаясь, встречая нежданного гостя. – С чем в дом мой пожаловал?
Был он чернявый, мелкими кудряшками волос покрученный, бритый чисто, с крупным носом и огромными руками. Силы в них было не мало. То я поняла, когда на спор с Вэйко пробралась в кузницу, подглядеть за тем, как из куска ни на что непохожей руды рождается нож, острый да замысловатый, али подсвечник витой тонкий. Тогда и увидела молот, размером с меня, которым Дайко орудовал, как мать веником, легко и методично. Как же мы лопотали тогда из кузницы, на пару с Вэйко, сверкая пятками в которых сердце место себе нашло, когда кузнец обернулся и грозно спросил, чего надобно сорванцам. Может, конечно, и не грозно, но убедить нас в обратном уже никто не мог. И увидевши его на пороге своего дома, я уже подумала, что то явился сам страшный Вильх из своего подземного узилища по мою душу.
- Ты это… Может тебе мужская помощь где нужна? Вон и забор порушился и крыша совсем прохудилась, – спросил Дайко, старательно комкая меховую шапку огромными ручищами.
- Так, по весне думала мастеров нанять, – растерянно сказала мать.
- Зачем тебе деньги тратить? Ты ж вдова давно уже, самой сложно, да еще и с дитем-то. А мне и в радость.
- Ну, если не сложно… - протянула мать, странно глядя на Дайко.
С тех пор огромный кузнец приходил чуть не каждый день. Починил и забор и крышу. Его стараниями появились в доме новый стол и несколько табуреток. Да и дело он свое знал. О том говорили и подсвечники кованые, литые оловянные ложки и вилки, которые в нашем доме появлялись с его легкой руки. И все то было не абы как сделано, а с выдувкой. Украшено плетениями тонкими, цветочками и лозой железной.
- Ох, Крыска, пойдет твоя мамка за кузнеца замуж, - сказал мне Вэйко, в начале зимы, когда мы лепили снеговика. – Тебя на улицу вышвырнет, али храмовникам отдаст.
- Не, мать моя меня любит и ни за что не променяет на этого… - мотнула я головой в сторону кузницы, прилаживая нос морковку.
- Мелкая ты еще. Ничего в жизни не смыслишь, – вздохнул Вэйко.
- Ты мамку мою плохо знаешь, - окрысилась я и побежала домой.
С того дня я еще больше злилась, когда Дайко приходил в наш дом. Особенно когда засиживался надолго. Да с матерью дотемна разговоры говорил. Я же от злости то подсвечник перекину, то кружку глиняную на пол сброшу. Не хотела видеть кузнеца в доме своем и все тут.
И не изменили моего о нем мнения ни ярмарочные сахарные петушки на палочке, страшно вкусные, ни деревянная лошадка, собственноручно им сделанная и подаренная на праздник поворота зимы.
Зато мать моя будто расцветала и оживала рядом с кузнецом. Краснела, глаза прятала.
По весне вместе с первыми птицами Дайко пришел к нам с самого утра. Как сейчас помню его в новой расшитой цветными обережными узорами рубаху, жилетку овчинную, штаны новые, на последней ярмарке купленные, и красные праздничные сапоги. Мать моя тогда сразу смекнула к чему дело, да охнув так на лавку и села. Надо мной же, как темные тучи сгустились, предчувствуя скорую беду.
- Ты это, Девена, хватит тебе во вдовьем платке ходить, – начал Дайко, привычно краснея и комкая шапку. – Иди в мой дом хозяйкой. Будешь в добре да достатке. Женой тебя назову, а Крыску твою дочкой. Меня ты знаешь. Обижать не стану.
Мать молчала. Долго так молчала. А я, представив, что ждет меня, по словам Вэйко, без чувств свалилась где стояла.
Потом мать говорила, что за те три дня, что я провалялась в горячке, перед ее глазами вся жизнь пролетела. За те три дня, мои черные, как смоль, волосы поседели, а глаза из карих стали ртутного серого цвета. Дайко, чувствуя вину за собой, или действительно потому, что человеком был хорошим и сострадательным, поднял на уши все Дубны. Привез лекарей, которые сказали, что для детей моего племени, это естественные изменения, только в силу стресса слишком ранние. Выписали успокоительный отвар матери и велели за мной наблюдать, потому, как изменения не окончательные и с каждым годом будет их еще больше.