Страница 35 из 51
Ночью жар любви мешался с горечью, но полыхал, был горячее летнего зноя. Джаянти шептала: «Держишь, привязал к камню у родника». Но едва Харта пытался расспросить, узнать, останавливала его ударом или поцелуем, или без конца повторяла его имя – «Харта, Харта, Харта», – пока он не забывал, о чем хотел спросить.
Но весенний ветер уносил облака, солнечные лучи проникали в дом, искрились на водах ручья. И Джаянти улыбалась, смотрела в чистое небо и говорила: «Пора в путь».
И так год за годом, много лет подряд.
Той весной река привела их к морю.
Харта уже привык к большим селениям, к городам, шумным базарам и гомону чужих языков. Казалось – уже ничем его не удивить, но гавань заворожила, очаровала и сбила с толку.
Еще до того, как стал различим шум моря, берега реки изменились. Их заполнили навесы, дома, торговые ряды, – не подобраться к воде, не прислушаться. Но даже сквозь крики зазывал, смех, иноземную речь и брань, сквозь скрип колес и мычанье волов, Харта ловил голос реки. Звон родника был в ней, – как и прежде, хранил душу Харты.
Джаянти шла все быстрей, мелькала впереди, в многоцветной толпе. Харта пытался не отстать, но то телега преграждала путь, то торговцы затевали ругань посреди дороги. И вот – вокруг лишь толпа, галдящая, суматошная. Джаянти скрылась, но сияла впереди – солнце, сошедшее на землю – и он бежал за ней, торопился, едва сдерживался, чтоб не расшвыривать встречных.
А потом улица изогнулась, поднялась на холм, и впереди вспыхнула синева. Беспокойная, темная, в росчерках пены – Харта замер, не в силах отвести взгляд, и теперь уже прохожие сами толкали его, окликали, бранили.
Столько воды – ей не видно края! Шире только небо над головой, ярче только полуденное солнце. И Джаянти уже где-то там, у кромки волн, у безбрежного простора.
Харта очнулся, сорвался с места, помчался к морю.
Когда достиг причала – море превратилось в шум, в прибой, бьющей о пристань, в крики чаек, в запах водорослей и рыбы. Стало проблесками синевы за спинами носильщиков и моряков, за сушащамися на ветру сетями, за лесом мачт и высокими бортами кораблей.
Джаянти стояла на самом краю пристани, говорила о чем-то с человеком. Тот сидел в лодке, опирался на борт, кивал, отвечая. На миг Харте показалось – сейчас Джаянти прыгнет вперед, окажется в лодке, а человек смотает канат, оттолкнется веслом от причала. Синева подхватит их, помчит прочь, – что тогда делать Харте? Не размышляя, прыгнуть в море, поплыть следом, догнать!
Но Джаянти обернулась. Улыбнулась, радостно и хищно, поймала руку Харты. И повела его прочь из города – туда, где пристань превращалась в дикий берег. Волны шуршали на песке, вдалеке качались рыбачьи лодки. Джаянти влекла Харту вперед, и вот вода уже плескалась у колен, захлестывала по пояс.
– Слушай, – сказала Джаянти.
Харта закрыл глаза.
Море пело. Столько голосов: опасных и добрых, теплых и обжигающе холодных. Темнота и свет, колыхание, движение, тысячи дорог, мириады рек. Мысль тонула в них, скользила прочь, теряла очертания. «Кровь, кровь», – пело море, и оно было самой древней кровью, самой первой жизнью. Солнце сияло над ним, искрилось в нем, памятью опускалось в темные глубины. Вдох и выдох – дыхание моря. Биение сердца – прилив и отлив.
– Ты слышишь? – спросила Джаянти. – Слышишь голос своей души?
Харта открыл глаза и ответил:
– Нет.
– Значит, рано. Не пришло еще время.
Голос Джаянти звучал горько, и та же горечь затопила все вокруг. Но лишь на миг. Харта не успел понять, что за печаль настигла его богиню, – она улыбнулась, сказала:
– Идем на базар. Говорят, приплыли торговцы из Индии, привезли ожерелья и серьги. Хочу забрать.
И остаток дня потонул среди толчеи, гомона и звона.
Лето все не кончалось, теплый ветер блуждал среди листвы, солнечный свет стекал по ветвям, наполнял камни. Харта знал, что луна успеет состариться, прежде чем начнутся дожди, и поэтому шел беспечно, не ждал беды. Спустился в деревню за кровью, подкрался к женщине, трудившейся в поле. И, как всегда, первый глоток озарил все вокруг, сердце вспыхнуло, словно осколок солнца. Но вдруг этот свет померк, горе сдавило душу, вцепилось острыми, беспокойными когтями.
Харта оттолкнул жертву, и та отпрянула, но не посмела бежать. Замерла, обхватив себя руками, смотрела испуганно. Харта нахмурился, прислушался к себе, к вкусу крови и понял – нет, дело не в ней, беда в другой стороне. Беда поймала Джаянти, терзает, рвет в крочья, эхом боли доносится до Харты. Что-то случилось с Джаянти, что же, что могло случиться с ней?!
Едва различая дорогу, Харта бросился прочь из деревни, вверх по склону, скорее, скорее, к дому с изогнутой крышей. Взбежал по ступеням, ворвался в жилище – готовый умереть, готовый сразиться, – и увидел Джаянти.
Она сидела у стены, сжавшись, уткнувшись лбом в колени. Всхлипывала тихо, отчаянно, как бездомный ребенок. А на полу пестрели бусины – костяные, глиняные, золотые, – разорванные ожерелья, изломанные браслеты.
Харта одним прыжком пересек комнату, оказался рядом. Обнял Джаянти, прижал к себе, шептал бессмысленные слова утешения. Но горе не исчезало, бушевало вокруг, затмевало свет солнца.
– Что случилось? – сумел он спросить.
Джаянти закрыла лицо ладонями, затрясла головой. Стала говорить – слова прорывались сквозь слезы, то всхлипом, то криком.
– Почему не понимаешь, как ты не понял? Должен понять – столько учила тебя. Говорила – слушай ручей, хранит твою душу, не отходи от него, пока не услышишь – в других ручьях, в любой воде, в море! Не будь глупым, не будь, как я! – Снова зашлась в рыданиях, безудержных, бессловесных. Не в силах помочь, Харта держал ее за плечи, пока она вновь не смогла говорить. – Я была глупой, сбежала до срока. Сбежала от хозяина, от реки, возле которой он обратил меня, уплыла в море. Потеряла свою душу! Столько сотен лет ищу ее, ищу, не могу найти. Возвращалась туда – но не слышу. Переплыла много морей, прошла разные страны, искала, иногда казалось – вот отголосок, но нет, нет, не моя душа. Но как жить без души – всегда тянет к себе, а где она? Не могу усидеть на месте, должна бежать, должна плыть, я как облако в бурю!