Страница 34 из 51
Свет хлынул в тело, душа ожила, возрождаясь, мысли взлетели, как сноп искр.
– Я жив! – воскликнул Харта и обернулся к той, что привела его.
Она улыбнулась, обнажив клыки, полоснула темным взглядом. Ее ярость и радость клубились в воздухе, эхом отзывались в сердце Харты.
– И не умрешь, – сказала она. – Если не будешь глупым.
Позже – не осталось ничего, кроме жара. Мягкая земля, ветер в ветвях и стрекот цикад, – все превратилось в потоки лавы, в раскаленные реки. У поцелуев соленый вкус, ногти раздирают кожу, царапины горят и сколько бы ни было – мало. И невозможно замереть, отпрянуть, подумать о чем-то – от сердца к сердцу яркая нить, словно кровь теперь одна на двоих, жизнь одна, и бьется, бьется, болью и зноем.
Но ночь отступила, воздух посветлел, дохнул туманом. Земля вновь стала прохладной, не лава – а мох и измятые травы. Богиня прижалась лбом ко лбу Харты, прошептала:
– Спроси, кто я.
– Кто ты? – спросил он, и едва узнал свой голос. Жажда проснулась, закипала в груди.
– Джаянти, – ответила она. – Твоя хозяйка.
– А кто я? – спросил Харта.
Джаянти улыбнулась, прильнула, обняла крепче.
– Ты теперь мой... Мой... – И не сумела договорить.
Люди слушались ее, повиновались словам и жестам. Почтительно опускали глаза, спешили продолжить работу. Харту обходили стороной, искоса бросали опасливые взгляды. Харта чувствовал, как звенят в воздухе слова, непроизнесенные, но громкие: «Почему он жив, преступник, убийца, изгнанник? Почему она пощадила его, почему он с ней?» Мог бы подойти, взглянуть в лица бывших родичей и соседей, напугать, заставить молить о пощаде. Но сидел в стороне, в солнечном свете, следил, как они трудятся.
Люди строили дом для Джаянти и Харты. Вбивали сваи, возводили стены, стропила. Сушили пальмовые листья, ряд за рядом покрывали крышу.
Джаянти уходила в чащу – что она делала там, гналась за тигром, подкрадывалась к яркой птице? – но к полудню всегда возвращалась, садилась рядом с Хартой, наслаждалась лучами солнца. Смотрела на небо, рассказывала:
– Там, где я родилась, есть ракшасы, которые отказались от крови. Им достаточно солнца. – Потом говорила громче, чтобы слова долетели до работников: – Но я не такая, буду пить кровь, не отвергну!
Люди испугано оборачивались, а Джаянти смеялась.
«Мы ракшасы», – думал Харта, но вспоминал легенды и качал головой.
– Ты богиня, – говорил он. – Ракшаси не может быть такой красивой.
– Ты даже сказок не знаешь! – Голос Джаянти взлетал, знакомые имена звучали по-иноземному странно. – Бхима полюбил ракшаси Хидимбу, потому что она была прекрасна. И Дханьямалини разве была уродлива? Просто люди боятся нас, рисуют чудовищ. – И вдруг наклонялась ближе, шептала так тихо, что Харта едва ее слышал: – Таких мест, как здесь, осталось мало. Там, откуда я родом, все ракшасы притворяются людьми. Люди там нас ненавидят. Запомни!
Каждый вечер она вела его к роднику. Харта пил – вода не утоляла жажду, но успокаивала душу, и казалось, можно вечность просидеть здесь, слушая голос ручья.
– Помни, – повторяла Джаянти, – ручей хранит твою душу.
Родник пел и уносил прожитые дни, один за другим. Истерзанные жаждой, напитанные кровью, озаренные солнцем, любовью и силой, они утекали, превращались в месяцы, годы. Дом стоял на краю обрыва, просторный – большая семья разместилась бы без труда, – но под изогнутой крышей жили лишь Джаянти и Харта. Северные окна смотрели на долину: там, внизу, сверкали уступы рисовых полей, там темнели жилища людей, туда нужно было спускаться, чтобы утолить голод. А в южные окна дышала влажная чаща, деревья карабкались по склону, и в зеленом сумраке, в сплетении теней, журчал ручей.
Каждый год, когда стихали зимние дожди, Джаянти вела Харту вниз по течению. Сперва они уходили недалеко от дома – на день пути, потом на два. С каждым годом путь удлиннялся: ручей бежал вниз, новые потоки вливались в него, сплетались в единое русло. И вот уже не ручей – река, бурная, быстрая. На берегу возвышались дома, рыбаки закидывали сети, лодки взлетали на волнах, искали путь меж омутов и камней.
«Притворись, – шептала Джаянти. – Пусть думают, ты – человек». И Харта вспоминал, что такое быть человеком: шел медленней, изображал усталость, скрывал свою силу. Отойдя от селений, Джаянти останавливалась, говорила: «Слушай». Харта слушал. Вода гремела, шипела, захлестывала камни. И все же это был знакомый голос, звон родника, хранившего душу Харты.
Никогда не сворачивали в сторону от реки, не задерживались в древнях надолго. Харта не мог предугадать, когда Джаянти остановится, скажет: «Дальше не пойдем», – и они тронутся в обратный путь, поднимутся в горы, вернутся в свой дом на краю обрыва.
В дороге Джаянти была устремленой, ступала легко, зорко смотрела по сторонам, не отпускала от себя Харту. Но стоило вернуться домой – не находила себе места. Срывалась, бежала в чащу, карабкалась по горным склонам, – Харта не мог угнаться за ней. Не сдерживала свою силу, и лес гудел от страха, заходился криками зверей и птиц – как в день первой встречи. А затем стихал, и Джаянти вновь возникала рядом. Не отвечая на расспросы, обнимала Харту, а потом смотрела на солнце, купалась в его свете, рассказывала о чужих обычаях и дальних странах.
Но время текло, солнце скрывалось за облаками, они туманным маревом наползали на горы. Дни становились сумрачными, заполненными шелестом дождевых струй, и Джаянти смолкала. Подолгу сидела у окна, обхватив руками колени, не разговаривала с Хартой. Смотрела на качающуюся зелень и то и дело протягивала сложенные горстью ладони, ловила и пила дождевые капли. И вдруг вскакивала, кидалась прочь, – Харта часами бродил под дождем, искал ее и звал, тосковал возле родника. И Джаянти возвращалась, порой измазанная в крови, со спутанными волосами. Иногда тащила с собой дрожащего от ужаса человека. Привязывала его к сваям дома, оставляла там, где держат скот, а сама шла к краю обрыва. Струи дождя били ее, пузырились на земле, но Джаянти лишь протягивала руки к небу, словно моля или заклиная сокрытое солнце.