Страница 30 из 51
Проснулся от солнечный лучей. Они сияли за закрытыми веками, ласкали кожу, и Тартеш улыбался, сам не замечая этого. «Солнце – твой лучший друг», – сказал ему отец когда-то, давным-давно. Солнце горит ярче пламени, исцеляет, питает как кровь. Путеводный свет, древний бог. Тартеш улыбался ему сквозь сон и был уверен – ночные страхи миновали, были заблуждением, ошибкой.
Выйдя из дома, он почти поверил, что видит деревню прежней. Беленые стены домов, колодцы, утоптанная грязь улиц, шум воды, – все как всегда. И люди были заняты привычными делами: внутренний загон опустел, пастухи погнали коров на выпас; издалека, из полей за оградой доносилось пение тех, кто трудился на пашне, – нестройные голоса взлетали, звенели. И сама деревня была полна шумом, звуками начинающегося дня: слышались шаги, скрип ворота, удары топора, плеск воды, разговоры, смех, крики детей.
Соседский пес кинулся навстречу, захлебываясь радостным лаем, таким веселым и звонким, что Тартешу показалось – он слышит свое имя. «Тартеш, Тартеш», – гавкал пес, прыгая вокруг него, и Тартеш засмеялся, сказал:
– Да, это я.
На шум из дома выглянула хозяйка, пожелала доброго утра и скрылась. Все как обычно, – но Тартешу померещилась странная тень в ее глазах, задумчивость или насмешка, и безмятежность покинула его.
Он бродил по деревне, здоровался с людьми, и в каждом различал незнакомые черты, скрытую враждебность. В свете утреннего солнца, безжалостном и ясном, он видел, как люди хмурятся, взглянув на него, как говорят добрые слова и отворачиваются поспешно, прикасаются к амулетам от сглаза. Из-за вестей, что пришли вчера? Или так было всегда, но Тартеш не видел?
Или ему лишь кажется?
Может быть, это должно было случиться однажды? Деревня начнет казаться чужой, Тартеш разлюбит родной дом и отправится в путь, как отец когда-то? Нет, так не может быть. «Почему ты уходишь? – спрашивал он отца. – Зачем?» «Ты поймешь, – отвечал отец, глядя вдаль, туда, где исчезает солнце. – Сейчас ты слышишь только одну реку, но другие реки текут рядом с ней, под землей. Когда-нибудь, их голоса проникнут в твою кровь, и ты захочешь последовать за ними, узнать их путь. Я слышу их давно, но ждал, пока ты станешь взрослым».
Его звали Зира, и, конечно, он не был Тартешу родным отцом. Тартеш был уже взрослым – ему шел семнадцатый год, – когда сильный забрал его из родного дома, спустился с ним к реке, и там, на рассвете, убил и возродил своей кровью. Зира удивился, когда Тартеш назвал его отцом, но потом согласился: «Да, я дал тебе новую жизнь».
Тартеш скучал по нему, но не хотел отправляться в путь. Он хотел, чтобы все стало прежним: родная деревня, которую он защищает и получает награду кровью; люди, которые рады видеть его.
Но он не мог забыть слова Химиша, и все приветственные улыбки и речи казались теперь обманом.
День тянулся, тягостный, полный подозрений, и даже вечерняя кровь не принесла радости. В улыбке старейшины Тартешу мерещилось скрытое презрение, а во взгляде его дочери, потягивавшей полную до краев чашу, – насмешка. Тартеш выпил подношение, попрощался и ушел, не расспрашивая ни о чем на этот раз.
Утром его разбудили голоса и шум, доносившиеся с другого берега реки. Тартеш вслушался и поспешил туда.
За рекой раскинулось кочевье. Крытые повозки выстроились полукругом, тянувшие их волы паслись неподалеку, а еще дальше, на склоне комьями облаков белела отара овец. Собачий лай доносился оттуда, и само кочевье гудело: голосами, смехом, скрипами и стуком.
Тартеш не знал этих людей, но подобные им уже ни раз проходили вдоль реки. Останавливались на пару дней, торговали, а затем снова трогались в путь. Уходили, оставив после себя выменянные диковины из далеких стран и следы колес на земле. Отправлялись искать пастбища, никому не принадлежащие земли.
Но эти кочевники пришли не одни – с ними был пьющий кровь. Что, если он решит напасть на деревню, отдать ее своим людям?
Этот страх затмил вчерашние тревоги, и Тартеш поспешил к переправе.
Кочевники уже разложили на берегу свои товары: многоцветную ткань и бронзовое оружие, каменные амулеты и ожерелья из лазурита. Жители деревни толпились там, рассматривали, торговались. Тартеш не подошел к ним, – оглядывался в нетерпении, искал пьющего кровь.
Когда увидел, едва поверил глазам. Он был на вид совсем юным, – тринадцать, четырнадцать зим, – но идущая от него сила говорила: он старше Тартеша. Одежда была выцветшая, в заплатах, ветхая от времени и солнца. С ним разговаривал человек, – немолодой уже, с седыми прядями в волосах и бороде, отчитывал его как ребенка. Пьющий кровь стоял понуро, с пустым ведром в руках, и лишь повторял: «Да, отец. Сделаю, как ты скажешь».
Но этот человек никак не мог быть ему отцом по крови, не мог быть и отцом в новой жизни. И с чего такая покорная речь, неужели…
Тартеш хотел уже приблизиться, но тут чужак сорвался с места, побежал к реке, гремя ведром, и, поравнявшись с Тартешем, обронил чуть слышно:
– Спустись к воде, поговорим там.
Тартеш последовал за ним. Река пенилась вокруг камней, шипела. С высокого берега доносился смех.
– Меня зовут Нишу, – сказал пришлый. Сказал так тихо, словно боялся, что кто-то услышит, украдет его имя. – Это мои люди, не трогай их. А я не трону твоих.
– Хорошо, – ответил Тартеш и назвал свое имя.
Нишу метнул на него быстрый взгляд, пронзительный и черный, и тут же склонился к бурным водам реки, наполнил ведро.
– Твои люди знают, кто ты, да? – Его голос стелился над волнами, струился как змея в траве. – Мои не знают. Не смей говорить им, что я демон, что пью кровь. Убью тебя, если скажешь.