Игра в Джарт

– Сайнбайна! Хочешь пить? Хочешь есть? Хочешь…

Для того, что я хотел, мне нужно было встать. Изрядно удивив и себя, и ее, я смог это сделать. Но на этом силы мои кончились, и я повис на краю телеги, как тряпка. Лепесток обхватила меня за бока, чтобы поддержать. Макушка ее едва достигала моей груди.

– Оставь меня, – процедил я сквозь стиснутые зубы, – Не ходи за мной.

– Не будь еще и глупым. Достаточно того, что ты голый.

И только в этот миг я осознал, что на мне нет не то, что штанов, а вообще ничего. Лишь повязки на груди.

Меня снова разобрал смех.

– Ты…? – спросил я, – Это ты…?

– А что мне было делать? – она сердито глядела на меня снизу, – Когда я нашла тебя, ты был весь в крови. Весь. Будто из ведра окатили. Мне пришлось срезать эти заскорузлые тряпки. Моим левантинцем! Будь благодарен.

– Вот спасибо, – сказал я.

Она фыркнула, все еще удерживая меня изо всех сил, подпирая плечом как покосившуюся стену, и пробормотав:

– Ну, если тебя это так уж тревожит… – звонко выкрикнула что-то на языке ок.

Тотчас же на зов ее поспешили два рыцаря, в кольчугах и при мечах – видимо те, кто охранял обоз. Были они смуглые, черноглазые и улыбки их блистали, как разбойничьи ножи. Несомненно, оба уроженцы этого края.

– Добрый мейстерло Рос! Добрый мейстер де Борнель! – обратилась к ним она, – Мейстер Стильер желает прогуляться до ближайшего… нет, дальнего платана. Не окажете ли мне честь и милость…?

– Добрый мейстер Стильер желает прогуливаться голым? – самым любезным тоном осведомился ло Рос.

Де Борнель отвесил ему тумака, бросил поводья, и, спешившись, поклонился Лепестку Ветра.

– Не беспокойтесь, мадонна, я прогуляюсь с вашим возлюбленным, и верну его вам в целости и сохранности.

Он накинул на меня свой плащ, и повел прочь, бережно поддерживая под локти.

– Не думайте, что я отношусь к вам лучше, чем ло Рос, вы, наглое чудовище, – сказал он, когда мы немного отошли, – Как только вы оправитесь от ран, я вызову вас. И убью.

– Вы знаете, кто я?

– Все знают, кто вы.

– Что ж, раз так… – сказал я, не зная, чему больше дивиться – храбрости этих рыцарей, глупости, или благородству. Когда я оправлюсь от ран, им не выстоять против меня и всем разом, – Я приму ваш вызов, но…

– Если уверены, что такое сокровище принадлежит вам по праву, то будьте готовы доказать это! – с горячностью перебил меня де Борнель.

– Сокровище? Да о чем вы говорите?

– О Лепестке Ветра, конечно, – отрезал рыцарь, – Мадонна сопровождала нас во время третьего похода, и нет никого, кто не задолжал бы ей свою жизнь. Так же нет никого, кто не молил бы ее о любви, ибо не только красота ее, но и великая ученость, воодушевление и мастерство, с которым исцеляла она любые болезни и раны, не страшась опасностей и невзгод воинской жизни, достойны всяческого восхищения. Но вы, дикари-северяне, никогда не умели ценить умных и образованных женщин…

– Ты называешь меня северянином, северянин? – я расхохотался, – Моя кожа темнее твоей, и родился я гораздо южнее, уж можешь мне поверить.

– Мне наплевать, где ты родился, раз говоришь как северянин. И, можешь мне поверить…

– Заткнись, и отпусти меня. Иначе я помочусь прямо на твой сапог.

Де Борнель исполнил мой приказ с удивительной готовностью. Он разжал руки, и отступил на шаг, а я свалился в пыль. Глядя на улыбку, заигравшую на его губах, я стал медленно подниматься, будучи уверен, что гнев придаст мне сил, я смогу встать, и даже врезать ему как следует. Один раз – но и одного раза будет довольно.

Но тут же рыцарь протянул мне руку.

– Простите, Стильер. Это ревность заставила меня позабыть о чести. Более такого не повторится. Вы славный и храбрый рыцарь. Я сопровождал вашу возлюбленную, когда она искала вас после битвы, и нам пришлось извлекать вас из-под целой горы трупов. Вы ведь одним из первых ворвались в лагерь халифа?

Следуя совету Лепестка, я не стал ничего объяснять ему, но возвратились мы, обнявшись крепче двух друзей. Де Борнель, горя желанием услужить даме и загладить свою давешнюю несдержанность, чуть ли не на руках поднял меня обратно на телегу, хотя я и был вдвое его тяжелее. Дама же без всякого смущения стащила с меня плащ, вернула рыцарю, и, оглядев меня, печально вздохнула:

– Твои раны заживают быстро. Слишком быстро. Ты сильно исхудал. Это беспокоит меня.

– Исхудал?! Да он просто огромный. Здоровее быка, – ревниво бросил ло Рос, горяча коня, чтобы покрасоваться перед ней, – я сложу стихи об этом, мадонна, или песенку, которая непременно вас позабавит. Я ведь не из тех, кто беспокоит даму.

Решительно, эти южане готовы слагать стихи о чем угодно.

Впрочем, я завидовал им. Казалось, эти люди попросту не умели быть серьезными, и мне с трудом удалось припомнить, где я прежде встречал де Борнеля. А видел я его при осаде крепости Арб, и в бою он был страшен. Теперь же он беспечно хохотал, и то напевал канцоны, то сыпал любезностями, а Лепесток Ветра смеялась его шуткам. Тяжелая рука, легкий нрав – как тут не позавидовать? В бою – в бою он не был бы мне соперником, но что касалось дивных, невесомых слов, от которых смех, звеня, летел по ветру… Нет, ничего подобного я не умел.

Когда рыцари удалились, заверив напоследок мадонну в своей вечной преданности, я спросил:

– Почему они считают меня твоим возлюбленным?

– Это все добрый граф Раймон, – сказала она, – я попросила взять меня с собой, так как слышала, что кое-кто, кого я ищу, почти наверняка будет биться при Эль Икаб, и он с южной проницательностью решил, что у девы нет другой причины разыскивать рыцаря, – Лепесток Ветра вздохнула, – Вот любопытно! Иногда мне кажется, что головы добрых рыцарей юга только этим и забиты. Любовь, страдания любви, радости любви, и все в таком духе. Они могут говорить об этом часами. Но руки у них по локоть в крови, как и у самых угрюмых северян.

Мне стало не по себе – словно она мимоходом смогла заглянуть и в мою голову, и я поторопился спросить:

– Но какова же истинная причина? Ведь ты, кажется, много обо мне знаешь, и действительно искала меня. Зачем?

– Хотела взглянуть. Поговорить при случае. Вот смотри, – она развернула тот свиток, что я видел раньше, – Умеешь ты читать по-латыни? Или перевести для тебя?

– Умею.

Латынью я бы не обошелся. Там были записи на арабском и греческом, а еще знаки, которые я не мог не только прочесть, но даже и узнать. Записи чередовались в непонятном для меня порядке, словно хор, звучащий вразнобой. Были там и чудесные рисунки, и я стал читать наугад, прямо под одним из них.

*****

Речь шла о гарпиях – полуженщинах-полуптицах, обитающих в скалистых горах по берегам реки Ирис. Сказано было, что хоть гарпии и имеют человеческие черты, но все повадки их, сообразительность и свирепость больше напоминают диких обезьян. Подробно описывались эти повадки и облик гарпий: серые с темными полосками перья, кожа очень белая – оттого что гнездятся полуптицы в пещерах – и большие черные глаза. Гарпии – хищницы, основная их пища – змеи, грызуны и птицы. В плохие времена не брезгуют и падалью. Но крупная особь может утащить собаку или овцу, да и людям следует опасаться их когтей.

Из-за этого, а еще потому, что гарпии распространяют нестерпимую вонь, края близ их гнездовий заселены мало. Однако в начале весны пастухи из окрестных селений пригоняют туда стада. Это можно счесть неразумным, если не знать, что в апреле у гарпий начинается брачный период. Они спускаются с гор, и, завидев человека – мужчину, не стремятся напасть, как обычно, а начинают игриво гримасничать и верещать. Как ни странно, пастухи охотно вступают в сношения даже с самыми злобными и безобразными из них.

Далее была заметка на арабском:

наблюдающий (так и было сказано – наблюдающий) сетовал, что, будучи женщиной и не имея возможности приблизиться к гарпиям, не может выяснить, как устроены их половые органы – как у человека, или как у птицы. Убивать же гарпию для этого наблюдающий не считает возможным. Упоминалось так же и о том, что похотливые мужчины нередко совокупляются с утками, поэтому сам факт соития гарпии и человека никоим образом не проясняет вопрос о строении вышеупомянутых органов. Расспросить пастухов не представляется возможным, ибо нравом они так же дики, как их крылатые подруги, и потому, скорее всего, попытаются напасть на наблюдающего. Избивать же пастуха до полусмерти ради простого разговора наблюдающий не считает возможным.