Страница 9 из 11
Наверное, если бы не наша старая вражда, я бы заметила, как он вырос и возмужал, превратившись из симпатичного, но угловатого подростка в красивого изящного юношу с породистыми и утончёнными чертами лица. Хотя меня удивляло то, что после бегства Стефани, он так и не обзавёлся новой пассией. А жаль, возможно, тогда бы Эш отстал от меня…
А сейчас, буквально испепеляя меня взглядом, он проговорил:
– Доброе утро, Ма-ар-р-рго, куда торопишься? Смотри, не разбей свой чудный носик, я расстроюсь, если это будет сделано не мною…
В его глазах явно читалась издёвка…
Я смерила его убийственным – как я надеялась – взглядом и мысленно пнула задремавшего чёртика.
– Утро было бы добрым, если бы ты сегодня не проснулся. Или, хотя бы – сделав мне подарок ко дню рождения – приболел или на худой конец что-нибудь себе сломал… И не портил бы чудесный солнечный день своим недосарказмом.
Он капризно выдвинул нижнюю губу, наиграно-сострадательно разглядывая моё лицо. И протянул руку, пытаясь ухватить меня за подбородок.
– О… Ты действительно выглядишь расстроенной. И это в день твоего рождения… Ай-ай-ай, не хорошо-то как получилось, – с поддельным сочувствием просюсюкал он.
Я уклонилась от его руки, шлёпнув по ней ладонью.
– Нет, я не расстроена – я разочарованна. Ты не только сегодня снова проснулся, так ещё не смог придумать ни одной оригинальной или хотя бы новой угрозы. И это, как ты справедливо заметил – в день моего рождения… СКУЧНО…
И показав ему средний палец, я побежала дальше.
Он оскалился и хотел, было, рвануть за мной, чтобы выполнить угрозу, но в этот момент с невозможно счастливой улыбкой в холл вошла его мать.
– Привет, детки! – поприветствовала она нас и наградила самыми искренними объятиями и поцелуями.
Но Эшли всё-таки умудрился пребольно щипнуть меня за плечо.
А я, не стесняясь, снова показала ему средний палец, спрятав его за спиной тёти Хэлен.
– Маргарет, нам надо поговорить. Прости, Эшли, я не знаю, когда мы закончим, но присутствовать ты не можешь. Я за тобой позже зайду, – остановила она сына, собравшегося, было, идти с нами.
– Хорошо… – буркнул тот и, просверлив меня хмурым взглядом, ушёл.
Мы с крёстной вошли в одну из пустующих аудиторий, и она, осмотревшись, плотно закрыла за нами дверь.
Тётя Хэлен выглядела непривычно взвинченной и неуверенной в себе…
Это начинало меня нервировать ещё больше. Чувство того, что вот прямо сейчас в моей жизни должно что-то измениться, обострилось, поднявшись до критической отметки…
Усадив меня за парту, она встала передо мной на колени, сочувственно вглядываясь в мои глаза.
Господи, да что же случилось?
– Дорогая, у меня для тебя письмо, от мамы, – замявшись, сказала она.
Моё сердце, остановившись на секунду, рухнуло в пятки.
– Что?.. Как… Как такое возможно?..
Я стиснула готовую разорваться голову руками и не могла никак осмыслить услышанное.
– Она написала его незадолго до своей смерти, и я пообещала ей передать его тебе в день твоего шестнадцатилетия. Я не читала его и не знаю, что в нём…
И тётя Хэлен втиснула в мои дрожащие руки довольно пухлый конверт.
– Читай, родная, если хочешь, то я выйду.
Я какое-то время тупо пялилась на конверт, потом трясущимися руками очень аккуратно вскрыла его и разложила листы письма на столе. Долго всматриваясь в текст, написанный красивым ровным почерком, я не решалась начать чтение.
– Какого чёрта, чего я боюсь? Мамы уже нет, что может быть хуже? Да ничего…
Но я ошиблась.
«Дорогое дитя, умоляю, прости меня. Я покидаю тебя. Душа моя кровоточит, оставляя тебя в столь юном возрасте, когда нужна тебе так сильно. Но господь решил всё за нас…».
С каждой прочтённой строчкой моё сердце сжималось всё сильнее, а душу сковывал холод. По моему лицу текли непрошеные слёзы. Я всхлипывала, протирая ладонью залитые ими глаза, и продолжала читать.
«На смертном одре я думаю только о том, что не могу покинуть тебя, не будучи уверенной в том, что ты будешь любима, обласкана, не одинока…
…
Твой отец и тётя дали мне клятву, что как только пройдёт время траура, они поженятся, и Кари сделает всё от неё зависящее, чтобы вы оба были счастливы. Прошу: постарайся полюбить её. После потери дочери ты единственное, что связывает её с этим миром…
…
Моё сердце разрывается от осознания того, что я не смогу проводить тебя в первый класс, не увижу выпуск школы, не узнаю о первом твоём поцелуе, не буду сгорать от счастья и гордости, видя тебя у алтаря… Но я надеюсь, что Карри сделает это за меня. Проживёт для вас ту часть моей жизни, которой волею небес я лишена…
Я буквально слышала, как трещали камни стен, воздвигнутых мной вокруг души. Как содрогается фундамент моей неприступной крепости…
Или это меня трясёт от переполняющих душу эмоций и осознания содеянного?
Я была бы счастлива, если бы ты нашла в себе силы однажды назвать её мамой. Она в этом нуждается так же, как и ты.
Прости меня…».
Я была в шоке. Все мои поступки, всё моё поведение, ВСЁ было непростительным. Я вспоминала и слова, сказанные отцу, и обиды, нанесённые мачехе, через призму известного мне теперь и УЖАСАЛАСЬ…
Да, я поступала ужасно, я была такой эгоисткой, что, ужасно боюсь, никогда не смогу смотреть на себя в зеркало без отвращения.
– Господи, бедная тётя Карри, бедный мой папочка… Что я им наговорила, что наделала… Они никогда не простят меня, ибо нет мне прощения.
Да и как найти в себе силы, чтобы извиниться после всего?
Я рыдала, упиваясь своим ничтожеством. И буквально чувствовала, как из стен моей агонизирующей крепости выпадают огромные булыжники, которые я титаническими усилиями не успевала водрузить на место. Они грозили засыпать, похоронить меня под тяжестью осознания содеянного мной, под ужасающим грузом моей вины..
– Маргарет… Дорогая, что с тобой?
Я и не заметила, когда тётя вернулась. Не знала, долго ли наблюдает за мной.
Тётя Хэлен обняла мои трясущиеся плечи и подала свой носовой платок.
– Позволишь? – спросила она, протягивая руки к скомканным листам бумаги, сжимаемых в моих трясущихся руках.
Я, всхлипнув, судорожно протянула их ей.
Взяв письмо, крёстная бегло прочитала его и забрала свой платок, ставший уже мокрым от моих слёз. Она нервно вытирала слёзы, капающие уже из её глаз.
– Что мне теперь делать? Я всё испортила, да? Какая же я гадина, – рыдала я, прижавшись к её груди и не в силах успокоиться.
– Нет, Марго. Не говори глупостей. Ты – не такая, ты – очень милая и добрая девочка. Ты, многого не зная, сделала свои выводы. Пусть ошибочные… Но ведь у каждого человека есть право как на выбор своего пути и ошибки, так и на искреннее раскаяние и прощение…
– Я так обидела тётю, я так обидела отца… Они не простят меня… НИКОГДА!!!
– Не бойся, милая, они тебя простят. Просто нужно искренне попросить прощения. Они тебя любят, поверь мне, я знаю. И потом – ты ведь тогда была совсем ещё ребёнком…
Но слёзы всё капали, а тётя успокаивала меня, прижав к своей груди.
И тут словно мой ангел наконец нашёл выход из лабиринта. И я начала успокаиваться, приняв решение: я должна во что бы то ни стало всё исправить – и я исправлю!
В моём сознании спасительным кругом, всплыло воспоминание о словах мачехи, значения которым я тогда не придала: «Маргарет, однажды ты всё поймёшь, ты пожалеешь обо всём сказанном и сделанном. И если не найдёшь в себе силы раскаяться и искренне попросить прощения, то останешься совсем одна. Запомни, дитя: мы с твоим отцом – несмотря ни на что – любим тебя и простим… ПРОСТИМ, запомни это, Маргарет…».
И я ухватилась за это воспоминание и выплыла из готовой поглотить меня пучины отчаяния. Слова тёти Карри всё-таки оказались пророческими. Моя крепость последний раз вздрогнула и рассыпалась, но не ужасным, сокрушающим всё живое обвалом, стремящимся разрушить мою душу, а необыкновенным фейерверком, смесью радужных мыльных пузырей и разноцветных бабочек, предвестниками счастья и покоя…