Страница 19 из 125
Глава четвёртая
Рано или поздно у любой женщины наступает время, когда она понимает самку богомола
(Из наблюдений мистрис Шор)
Сегодня с утра Арха со своими чувствами окончательно определилась: плакать ей хотелось. Уж слишком горячим гостеприимство степных шаверов оказалось. Настолько горячим, что сейчас ведунья и в седле-то с трудом держалась – всё тянуло её на ведьмову шею прилечь, да глазки закрыть. Лучше бы, конечно, растянуться на войлочном ковре, который нежная бабуля кошмой назвала. Кстати, штука оказалась на удивление удобной. Кошма, понятно, не родственница. Но за неимением лучшего и лошадиная шея вполне сгодится.
От жёсткого вяленого мяса, чересчур жирного бульона, а больше, наверное, от варёных бараньих глаз и мозгов, которые ей вчера как особо почётной гостье подали, желудок немилосердно крутило. Голова до сих пор раскалывалась, не в силах полученные впечатления переварить. Всё-таки дикий коктейль из воплей, непрерывного буханья обезумевших барабанов и плясок среди костров практически голых, дико орущих мужчин, неподготовленному существу с ходу принять сложно.
Ну а от местного пойла просто тошно. Свернувшееся и опять-таки слишком жирное молоко, густо приправленное створоженными комочками, солью и пряностями, оказалось не только мерзким на вкус, но и коварным. Последнее, что Арха со вчерашнего вечера помнила – это как она на коленях свежепреобретённой родственницы свои беды выплакивала. Ну а дальше осталось лишь одуряющее метание костров, мельтешение бьющихся в судорогах теней и воинственные кличи, выдавливающие воспалённый мозг. Было ли это правдой или привиделось в кошмаре, порождённом шаверским гостеприимством, лекарка понять не могла.
А вот с утра – пожалуйста! Приспичило бабуле продемонстрировать внучке свои табуны. И ведь не откажешь же! Забирайся на лошадь, пристраивай мягкое место к седлу, а себя к реальности. Да старательно делай вид, что тебе всё нравится. Что за жизнь?
– Про тебя не знаю, нарчар, – ни с того ни с сего выдала бабушка, будто уже начатый разговор продолжая. – Никогда я не была умелицей чужую жизнь судить. Могу только про себя сказать. Станешь слушать?
– Стану, – кивнула Арха, потёрла глаза, прогоняя тошно-дурную сонливость. – Ещё как стану-то, арычар.
Всё правильно, всё как надо: любовь и полное взаимопонимание – она степнячку зовёт бабулей, арычар то есть. А родственница её в ответ нарчар – внученькой. Кто там последний в очереди за умилением? Кажется, Шай. То-то красавчик во весь рот ухмылялся. К счастью молча. Ехал себе позади тихонько: сразу за хвостом Ведьмы, но впереди «наложников».
Историю же степнячки и впрямь послушать хотелось. На вчерашнем-то празднестве, кроме неё самой и бабушки женщин Арха не заметила. Зато мужчин хватало, много их было: от подростков до глубоких старцев, едва на ногах самостоятельно стоявших. И к арычар все они относились с почтением, кто-то даже с откровенным с подобострастием. А это с толку сбивало.
– Йе, – согласилась шаверка. – Слушай тогда. Мужа достойного мне долго найти не могли. У отца коней и овец без счёта было, половина степи ему принадлежала, – Шай кашлянул. – Говорю, ему принадлежало! – веско повторила бабушка, даже головы в сторону блондина не повернув. – Да и мной родитель гордился: ни одна из невест не могла поспорить со мной красотой и силой. На скачках я первой была, табуны водила и по солнцу, и по звёздам, ни одного жеребёнка в пути не потеряв. Кнутом волку хребет перебивала, а стрелой птицу в глаз сшибала.
– А про скромность мою вся степь от края до края песни слагала, – бормотнул блондин.
Степнячка и это предпочла мимо ушей пропустить.
– Но однажды пришёл он – сын старого врага моего отца. Неткей привёл столько коней и овец, что травы стало не видно. А в придачу к ним дал он не считано кошм вышитых и золота.
– Мешок, естественно, – снова не удержался красавчик.
– Нарчар, скажи своему белоголовому, – с плавного, растянутого тона опытного рассказчика не сбиваясь, велела шаверка, – если язык он свой, как у змеи раздвоенный, за зубами не удержит, то я его и укоротить могу.
– Говорю, – согласилась Арха. – А что дальше было?
– А дальше от нашей любви степь горела, и солнце за облака пряталось.
– От ужаса?
– Шай! – рявкнула ведунья. – Помолчи ты, ради Тьмы!
– Молчу, молчу, – покивал демон. – Дальше и вправду самое интересное начинается.
– Кому чужое горе насмешка, тот и сам не умён, – хмыкнула шаверка. – Если он того, что я сказала, не слышал, кто виноват? Ещё раз пасть поганую раскроет, до скончания веков молчать станет.
– Я ему сама язык узлом завяжу! – грозно пообещала лекарка. – Ты дальше рассказывай.
– А дальше и пришла беда, – вздохнула степнячка. – Любви той нам Тьма всего лишь восемь лун отвела. Потом я, как водится, понесла, сыном отяжелела. И сначала моё сердце вместе с душой возлюбленного Неткея пело. Но как дитя родила, так и поняла: кончилась моя жизнь. Муж позабыл, что брал в жёны Агной. Решил, что участь моя кобылицей быть. Тогда я его на поединок и вызвала.