Личинный мир

В семь месяцев девочка впервые заболела. Обычная простуда перешла в бронхит очень резко, за ночь. Все время в больнице дочка просилась на руки, отказываясь лежать в кроватке. У Алины сдавали нервы и сказывался вечный недосып -- сон на пружинистой вдавленной кровати с младенцем на груди уже на вторую ночь стал пыткой.

У свекрови на работе был аврал с бумагами и созванивались они раз в день, Глеб -- на работе, а мать винила в недосмотре дочь. За десять лней она сама позвонила всего два раза, все остальное время звонила Алина, считая себя обязанной держать ее в курсе о здоровье внучки. Знала, что той не то, чтобы все равно, но любовь ее проявляется странно. Привыкла? Скорее старалась не задумываться.

Мир вокруг постепенно чернел. Алине катастрофически нужно было выговориться, поплакаться у кого-нибудь на плече и пожаловаться на то, как все достало. Такого человека не было. И девушка вдруг остро осознала, что осталась совсем одна. Это сводило с ума. Мир вместил в себя шесть миллиардов людей, среди которых ей нашелся маленький островок, окруженный четырьмя стенами. А разрушить их уже не оставалось сил...

А потом они с дочкой вернулись домой. Быт. Готовка, уборка и кастрюли по нескольку раз в день, потому что у Надюши начался прикорм. Вечные стирки, -- ведь пора приучать к горшку. Развивалки по ютьюбу, потому что в поселке нет центра для ребенка, мамочки в парке не гуляют, предпочитая балконы, а знакомиться не хотят, -- к чему в их устоявшемся кругу незнакомая молчалмвая мамаша. Завтра они пойдут на работу, перепоручив детей бабушкам, и подзабудут рутину, начнут жить. Алине некому было оставить дочь. А девочка, как на зло, так боялась оставаться без матери, что плакала уже через пять минут ее отсуствия.

Немного бы передохнуть. Пару дней. Или недель. Или лет. Все так надоело. Все так давит.

***

Алина отодрала от сковороды прилипшие котлеты, убавила огонь и через несколько минут плюхнула новые пять штук. Часы. Не успевает.

Пока лепила их, на соседней канфорке потек суп. Кухня наполнилась шипением, паром и горькой гарью. Девушка швырнула на пол лопатку, смахнула крошки прямо на пол. Из соседней комнаты захныкал ребенок, медленно сменяя недовольство ором. Она закрыла лицо ладонями, взвыла и осела на пол. Недовольно шкварчали котлеты, плюясь вокруг маслом, ворчал доходящий суп, покрывая стенки кастрюли потеками соленого навара. 

Она рыдала, уткнувшись в колени, ненавидела бесконечные кастрюли, еду, пеленки, о которых молилась, и себя, -- такую слабую и одинокую. Она забыла, как выла над диагнозом без надежды, как обрадоваоась заветным полоскам и, замирая ежечасно, ждала родов. Забыла, как в первые мгновения молчала дочка и отчаяние внутри сплелось тугим комом, набухая, как шар, нагнетаемый воздухом. Забыла, как потом еженочно, ежечасно молилась первые месяцы, благодаря провидение за ребенка. Забыла, как корила себя за греховные мысли об отдыхе, доплакивая глаза в больнице. Как опускались руки, когда Надюшка после укола плакала дольше, чем обычно, или захлебывалась кашлем. Забыла, как замирая, слушала хриплое сбивчивое дыхание ребенка до самой выписки, как потом радовалась ее улыбке и лопотанию. Все забыла. Совсем все забыла. Навсегда.

***

Глеб вернулся с работы поздно и почти сразу ушел отдыхать. Алина понимала, не бранила. Молчала, что сама не спит двое суток, потому что у Надюши в полтора года вдруг снова стали болезненно прорезываттся зубки. 

Все бы отдала за глоточек покоя, за минуты, в которые не нужно было бы вздрагивать от изменившегося посапывания реьенка, почему-то предчувствуя дурное. Все бы отдала за приходящую няню, за уборщицу и кухарку. Но на съёмной квартире этого нельзя позволить, а ролители далеко.

Она переоценила сеья. Не справилась. Проиграла. Она молилась о том, о чем ничего не знала, самонадеянно решила, что сможет подарить ребенку любовь и заботу, -- всю себя без остатка. Разве так можно, когда не знаешь, что значит любить. Когда не с чем сравнить и все, что ты знаешь, только из книг. Можно повтарить, попытаться почувствовать, но ни за что не испытать на самом деле. Не знавший любви и поддержки может только имитировать. Очень часто -- неудачно.

Надюшка вдруг заплакала. Громко так, пронзительно. Алина растерла слезы по щекам и глаза защипало отлукового запаха. До комнаты добрела нехотя, через силу, посмотрела на плачущую дочку, на спящего перед ночной Глеба. Очень бережно полняла малышку на руки, прижала к плечу, что-то запела.

Спи, крошка, все у тебя будет хорошо. Не так, как у мамы. Ты сильная и обязательно со всем справишься.

***

Ей было совсем дурно. Не обращая внимания на людей, Алина рыдала, уткнувшись в шершавую кору дерева, и громко, не таясь, всхлипывала. Люди косились, брезгливо отворачивались, торопились прочь. Что им за дело? Рыдает какая-то дура. Ничего отпустит.

Не вдомек им, что этой, на вид девочке, далеко не восемнадцать и плачет она не из-за надуманной неудачи в любви, а потому что двухлетняя доченька попала в реанимацию, врачи ничего не говорят, отмалчиваются. У них выходной. А мать ее вместо поддержки и слов утешения нашла только к чему придраться и в чем обвинить. Потом бросила трубку, а Алине -- хоть в петлю от горя.

Они с Надюшей теперь в областной -- за сто пятьдесят километров от дома и два дня она не будет знать, что с ее девочкой, на сколько все опасно. Медсестры такой информации не дают. Сухое "обструктивный бронхит" и все. Остальное расскажет врач. В понедельник. А сегодня суббота. Спасибо, хоть нашли место в детском отделении, чтобы она не ехала домой. Теперь можно подождать.