Страница 11 из 30
Я всегда хотела ходить на кружки. Помнишь, как тебя это веселило? Ты тихонько фыркал, не видя в этих стремлениях ничего существенного, она -- открыто бубнила, что я ни на что не способна. Мне хотелось доказать обратное, но как только я пыталась сделать что-то стоящее, внутри тут же появлялся страх. Он душил, перекрывая воздух, а потом тянул худые холодные пальцы к шее и резко сжимал их, наполовину парализуя тело.
Я перепробовала много всего: мягкую игрушку, которую бросила, когда вы отказались покупать материалы; рисование, -- у меня не получится, ведь я --бездарность; танцы, на которые вообще не стоило даже записываться, потому что движение бревну противопоказано. Вы не переставали внушать, что у меня никогда ничего не получится, что я всегда и все бросаю на полпути, и подобному неудачливому существу вообще не за чем было появляться на свет.
Не потому ли я бездарность? Не потому ли такая? Другие дети всегда бунтовали, а я к двенадцати годам настолько измоталась от вечных придирок, что просто опустила руки, перестала бороться. Начала существовать.
Надо ли удивляться, что я вынужденно полюбила вышивание, редкое чтение и еще более редкое вязание. Нитки для вышивки мне вначале отдала ненавистная бабушка, потом я покупала их со стипендии. Книги читала редко, потому что взрослые мне были неинтересны, а из библиотеки я брала редко -- нужно было вернуть поскорей, а времени, чтобы прочесть их за домашними заботами было немного. Вязание -- отдельная тема. Помнишь, мать уверяла, что я обязательно потеряю спицы и испорчу нитки, поэтому все это выдавалось скрепя сердце, с обязательным ежевечерним вздыханием.
А ты, милый папочка, будучи ребенком, никогда и ничего не терял? Совсем ничего не забывал и все и всегда клал на место? Очень сомневаюсь.
Я задержалась только в одной группе, и очень долго хор оставался моей отдушиной. Знаешь почему? На пение часто оставляли после уроков, а отсутствие телефона позволяло представлять себя почти свободной. Это единственное занятие растянулось до самого выпускного. Единственное, в котором вы не требовали от меня успехов, которое словно бы уравнивало меня с другими.
Мне бы тогда немножко поддержки, немного понимания и, может быть, я бы достигла гораздо большего. Но тогда я была маленькой и глупой, а ваше клеймо неудачницы работало слишком хорошо, чтобы я стала слушать учителя и верить ему тогда, когда дома продолжались упреки.
Господи, да я же могла прекрасно танцевать! У меня была замечательная растяжка и на шпагат я села через несколько занятий, а вы продолжали убеждать, что я ничтожна. А какие способности в меня были к вязанию, которое я отшвыривала, как только вы делали замечание.
Неправда! Неправда! Я - замечательная! У меня еще все получится...
***
Неторопливые шаги заглушают листья. Мне не хочется домой. В школе меня осмеяли. Я написала письмо мальчику, которого любила, но его сестра нашла записку и теперь она с подружкой подтрунивает надо мной. Не явно, исподтишка. Но я все вижу. За что мне это, -- подмечать то, чего не должна бы замечать?! Была бы такой дурой, как большинство и всех бы все устраивало. Может быть, начала бы верить, что у меня есть друзья.
Дома набросала на листке план мести. Вернее то, как мне хотелось бы отомстить. Расписала подробно и в красках. Сожгла. Еще не хватало, чтобы нашли и подумали, что по мне плачет психушка.
Проплакала полночи. Дура. Сама виновата! А вечером рассказала матери, что мне нравится одноклассник. Она сказала, что это детское и не серьезное, потом ржала весь вечер.
"Алиночка, доченька, ты действительно думаешь, что это навсегда?! Да плюнь и разотри! Дурочка. Чего ревешь? Знаешь, сколько еще будет таких мальчиков?"
Ненавижу! Тогда он был единственным. Моим. Придуманным, обласканным и идеальным. Он был мне нужен именно таким.
И тогда мне так отчаянно хотелось, чтобы любимые материнские сериалы ожили, стали частью нашей жизни. Тогда она, может быть, услышала бы меня, и мы стали такими, как там, - подружками. Ну, или хоть немного ближе.
Не случилось чуда. Не стали. И никогда больше не станем.
***
Я еще ярко помню, каким ты был заядлым рыбаком и, как уйдя с шахты на пенсию, днями пропадал на речке. Тебя ничем нельзя было заставить остаться дома. Мне хотелось сбегать вместе с тобой, но местная речка отличалась густой зарослью и хищными комарами, от которых мои детские ручки покрывались красными прыщами, похожими на волдыри после ожогов. Первое время ты отсылал меня на холмистую возвышенность, но и под солнцем находились особенно отчаянные насекомые, которые доводили меня до слез. Меня не спасал ни один репеллент, а тебя стали раздражать девчачьи капризы.
Очень скоро ты перестал брать меня с собой. Худшее из наказаний. Страшнее было только тогда, когда ты увозил меня на побывку к теще. Толстая вонючая старуха с вечно пьяным костлявым дедом. Ужас!
Когда тебя не было я почти все время была с бабушкой. Я старалась укрыться на сеновале или на чердаке, чтобы хоть немного почитать или повышивать крестиком. Смешно? Мне было невыносимо. Но это занятие, как и все остальные, не вызывало ничего кроме смеха. В ее понятии женщина обязана была работать. И она четко проецировала на меня свое детство, в котором с пятилетия заботилась о младших братьях и сестрах, помогала матери по хозяйству. Если учесть, что все заботы приходилось выполнять вручную, то легко догадаться, что бабуля моя была боевой. Только частенько (постоянно) забывала, что на дворе давно уже прогрессивный технологичный век, и больше не нужно растить из детей земельных рабов.