Страница 10 из 44
Высокая захудалая трава шелестит, лаская руки и ступни ног. Летний ветерок скользит по щекам, и я наслаждаюсь тишиной, стоящий надо мной. Это блаженство: стоять на пустом поле и слышать только шелест травы, завывание ветра и биение собственного сердца.
Играя своеобразную мелодию, дуновение на минуту прекратилось, и на замену ему пришёл некий звон, от которого уши закладывало, и писк стоял в ушах. Я повернулась на шум за спиной и моему удивлению не было придела, когда взору предстали белые бабочки, порхая по кругу, будто что-то задумывали. Их хвосты кружились по кругу, и игрались с солнечными лучами, кружа в танце. Уголки губ потянулись вверх и ноги сами повели меня к этому белому, пушистому рою. Я расставила руки в стороны и ловила каждую бабочку по отдельности.
Они щекотали мне кожу, отчего она становилась гусиной, но наслаждение длилось не долго: белые бабочки, одна за другой, поднимались, лаская кожу, руки и плечи, играя на теле, пока не остановились на верхушках плеч и с хвостов пушистых бабочек вышел змеиный яд, который окольцевал мои плечи в полный ступор. Кончиками пальцев я перебирала, как на игре по клавишам; быстро и плавно, набивая ритм, пока не добилась того, чего хотела. Бабочки слетели с рук, тем самым освобождая меня от страданий. Но все бы ничего, если бы не последствия от их игр. Медленно опустив голову к рукам, я оглядела каждый палец, на которых сочилась алая кровь, а на коже рисовались глубокие ярко-розовые пятна, образовываясь в раны. Что это? Как и откуда они? Вопросы нарастали, а ответов не находилось. Где найти ответы на свои вопросы, если ты и сам потерян? Разглядывая свои руки, я поражалась, как золотистая кожа искрится на солнце; перебирая пальчиками, взгляд с каждым разом мутнел и становился не четким. Яркий свет исчезал и на смену ему появлялись чёрные пятна, затуманивая мой разум. Я резко встала с кровати и жадно втянула воздух, который мне, на удивление, был так нужен. Приходя в себя, краем уха услышала детский, пронизывающий плач. Материнский инстинкт победил вялость, и мои ноги встретились с прохладной древесиной. Пройдя три шага к колыбели, сделанной из прочного дерева и выкрашенной в цвет заката, я подняла подбородок, хватаясь за ограждение, и опустила его, улыбаясь малышу, который звал меня сквозь сон. — Прости, малыш, - протягивая к нему руки, шепчу я. Он улыбается кривой улыбкой, а глаза, широко распахнутые, устремляются на меня, от чего моё сердце сильно бьётся и одаривает меня лёгким током. Но от этого мне становится лучше. — Мамочка не хотела тебя напугать. Малыш на руках потихоньку засыпал после моих долгих качаний и касания по лбу, как учил меня Эндрю. — Вот так, малыш, - кивая головой, шепчу, гладя по щеке и смотря в чистые голубые, как небо, глазки, которые в скором времени закрылись. Я сделала снова несколько шагов к детской кроватке и уложила маленького соню, накрывая его синим пледом, вышитым по краям крупным швом. Из головы никак не выходил тот странный сон; к чему он? Он был таким реальным, я чувствовала, как их пушистые концы крыльев ласкали кожу, а через секунду уже обжигали ядовитым ядом. От осознания своего сна, быстро подняла руки к глазам, в страхе увидеть те кровоточащие раны, но их не оказалось: лунный свет падал на руки и пальцы, освещая чистую, без ран и царапин, кожу. Тряхнув головой, я выбралась из спальни и двинулась к закрученной лестнице, сделанной из тёмно-шоколадного дерева. Руками, для поддержки, держалась за тонкие поручни и ступала не торопливыми шагами по тонким ступенькам. Все было как в тумане; в доме было темно и пусто. По коже пробежались мурашки, я обхватила себя руками и потирала кожу, пока по ладоням не пошло тепло. Вся как на иголках, я провела рукой по каменной стене и, найдя маленький выключатель, включила свет на кухне; слабый свет по бокам осветил маленькое место, падая на плиту, обеденный, прямоугольный белого цвета, стол. Найдя глазами кофеварку и "поколдовав" над ней, я плюхнулась на стул рядом с обеденным столом и, опираясь на руку, ушла в себя с одной лишь мыслью о своём муже. Не в первый раз его я не застою дома, а особенно по ночам. Он постоянно говорит, что на работе допоздна и все усилия уходят на наше тихое счастье и семью. Я понимаю его, он старается, но моё воображение рисовало другие догадки. Я окончательно запуталась в собственных мыслях. После больницы он кардинально изменился: стал более закрытым, замкнутым. Постоянно уходит ни свет, ни заря на работу, а приходит поздно ночью, даже чуть ли не под утро с запахом машинного масла и табака. Мне приходится постоянно после него проветривать дом и драить полы. Однажды я завела разговор о его работе, пытаясь найти и зацепиться хоть за одну крупицу правды среди горы лжи, которая так и росла с каждым разом. Вставая рано утром, я приготовила омлет и заварила ему крепкий кофе, когда он уже спускался вниз, с голым торсом и обернутый в белое полотенце. Он улыбался кривой улыбкой, а шрамы - после войны как он говорит - стали ещё заметнее на его бледной коже.