Страница 11 из 65
Санди Зырянова
Пилотская байка
Зря вы, юноша, посмеиваетесь над старыми летчиками. Да, мы, летчики, — народ суеверный. Но что такое «суеверие»? — это значит «верю всуе». А наши, как вы изволите выражаться, суеверия сто пятьсот раз оправданы практикой. Хотя случай, который был с нами в две тысячи косматом году, никакой практикой не объяснишь…
Я тогда был вторым пилотом на грузовом АН-12. Хороший самолет для своего времени, и делали их на совесть, но машина, которой столько же лет, сколько и мне, — а мне сорок пять, — рано или поздно начнет ломаться. Правда, наш «Мухожук» — так мы его прозвали — вроде бы не пошаливал. Только что вернулся с профилактики, нигде ничего не жужжит, не барахлит.
Груз был какой-то ценный, ящики со всех сторон опечатаны — что там, не заглянешь. И заказчик что-то нервничал. Так что поломка была бы очень некстати.
И вот мы летим, — а время вылета нам назначили не особо удачно, под вечер, — уже смеркается, Бортмеханик задремал, штурман зато чайку на весь неспящий экипаж заварил и анекдоты травит, и вдруг — бац! звуковая система надрывается, световая мигает; тяга уменьшается, самолет начинает крениться… Так и есть! — двигатель отказал.
Ну, один двигатель — это серьезно, но не критично. У АН-12 их четыре. Взялись мы с Михалычем, нашим первым пилотом, отключили двигатель, сообщили диспетчеру, сидим в напряжении… И что же? Минут через пятнадцать та же беда, только с правой стороны! Первый двигатель, который отказал, видите ли, был на левом полукрыле…
Подвел нас «Мухожук». Комаром оказался.
Два неисправных двигателя — это уже не фунт изюма… Снизились мы на тысячу девятьсот метров. Сообщили диспетчеру, тот заволновался, спрашивает, каково будет наше решение. А что — решение? На двух двигателях из четырех лететь рискованно. До пункта назначения далековато. Летели мы отсюда, из Воронежа, в Улан-Удэ, а к тому моменту и половины пути не пролетели.
Ну, собрались мы и совет держим. А я так сидел, что мне было хорошо видно одно полукрыло. Смотрю — что-то у нас на полукрыле прицепилось. Небольшое, размером человеку по колено, но не птица. А по очертаниям вроде человек. Протер я глаза: что за притча? А оно прицепилось и к двигателю тянется. Я привстал, чтобы разглядеть, — а этот паршивец, чтоб ему, уже в единственном нормальном двигателе на том полукрыле копается! Ну все, думаю, нам хана… И точно: не прошло и нескольких минут, как самолет наш дернулся, завалился на бок, накренился и начал терять высоту… Звуковая система опять сигнал подает. По совести, мы в первые секунды слегка ополоумели, когда осознали масштаб трагедии.
Третий двигатель отказал.
Радист наш, Коля, молодой был, к переделкам непривычный. Слышу — таким дрожащим голосом диспетчера зовет. Да так, как мать родную не все зовут…
И вот тут меня тоже пробрало до костей. Потому что диспетчера дозваться он не мог. Рация отказала.
Отказали у нас не только двигатели и рация, как я очень быстро убедился. Отказали и системы навигации. А внизу — тьма-тьмущая, хотя для такой тьмы летом рановато, полвосьмого всего. Что тут поделаешь? Я перекрестился, «Отче наш» начал читать — а не помню же ни черта! Кое-как прочел, чуть ли не задом наперед…
А уже когда пробормотал «иже еси на небеси», спохватился, что крестился левой рукой. Правая у меня штурвалом была занята. Ну, думаю, какая разница — упадут все, а на небесах Бог отберет своих…
Взял «Кока-колу», у меня рядом с креслом бутылка стояла. Отхлебнул.
А оно лапу тянет!
Поймите правильно: никаких посторонних на борту не бывает. То есть бывает, конечно, но не в нашем случае. У нас все строго. И потом, «посторонние» — это люди, а тут чудо какое-то: росточком мне по колено, уши как у нетопыря, да и морда вроде того же, рука — не рука, а лапа обезьянья… но глазищи смотрят вроде осмысленно. Я ему, обалдев, бутылку свою и сунул.
Этот взял, отпил, облизнулся с явным удовольствием. Потом еще отпил. Видно, что ему эта «Кока-кола», которая мне — самое распоследнее пойло, просто в глотке пересохло, а чай заваривать некому, не до чаю, — так вот, видно, что ему эта «Кока-кола» просто райское, мать его, наслаждение!
Я его и спрашиваю:
— Кто ты?
А Этот облизнулся еще раз, хвостом повернулся, — хвост у него этакий был пушистый, и к приборной панели тянется.
— Не трогай, — говорю, — ты что, не понимаешь? Если ты здесь что-то поломаешь, пять человек погибнут. — А сам думаю: мы и так погибнем, шансов у нас уже почти никаких. — Это ты сломал нам двигатели? — спрашиваю строго.
Этот головой кивает.