Невидимый. Любимый. Мой.

За ночь выпал снег – лёг бесконечным покрывалом, прикрыл углы и некрасивости, опутал плавными линиями крыши домов, навесил шапки на деревья. Белый город показался очень экзотичным, словно сошедшим со страниц сказки. После серости, хмурого неба и непролазной грязи белый цвет вышибал из глаз слёзы и заставлял обыденные вещи видеть по-другому. Мне это очень нравилось: чувствовала себя первопроходцем, открывающим новые страны. Я наконец-то осознала, что зима наконец-то пришла, что заканчивается старый год, и совсем скоро в дверь постучится новый.

Целый день я работала четко, слажено, быстро. Юрий Владимирович бросал настороженные взгляды (всё утро он морил меня расспросами о моём здоровье), а я в ответ лучезарно улыбалась.

В обеденный перерыв, забросив самоучитель, самозабвенно составляла список необходимых для проведения праздника вещей. Вернувшись домой, до глубокой ночи писала предложения к новогоднему сценарию. Увлеклась настолько, что забыла поужинать и вспомнила об этом только далеко за полночь. Тут-то и обнаружилось, что еды нет, продуктов почти тоже. Пришлось довольствоваться яичницей и кусочком чёрствого хлеба.

– Да, Антон, - пожаловалась я коту, – едим мы хорошо, а я плохая хозяйка: покупки делать забываю, готовить тоже. Но я исправлюсь, вот увидишь. Хотя, по-моему, ты не страдаешь от недостатка пищи: вон, какой толстый становишься. Где ты только еду находишь?

Антон лениво жмурился, сидя, как падишах, на маленькой подушечке, которую я сшила специально для него. В последнее время он перестал клянчить пищу и путаться под ногами только при звуке открываемого холодильника. Это удивляло и немного задевало: надо же, кот может обходиться без меня, в то время как я постоянно нуждаюсь в молчаливом собеседнике – живой душе, что постоянно находится рядом.

Спать улеглась поздней ночью, но долго не могла уснуть, ворочалась, вздыхала, переполненная разными мыслями, но в конце концов забылась.

Это была странная ночь. Мне снился океан – без начала и конца. Только глубокие лазурные воды, что колышут меня, успокаивая. Ласковые и нежные волны гладили тело, словно руки мужчины, а я горела от этих прикосновений, плавилась от чувственности и уверенного спокойствия. Я словно очутилась в том месте, где хорошо – без колебаний и сомнений. Это как дом, которому можно доверять – он никогда не предаст. Это как радость, которую ничем не испортить, – настолько она чистая и настоящая.

Я проснулась, чувствуя томление. Не духа, а тела. Ощущение, подобное молнии: после всего случившегося я думала, что больше никогда не захочу быть с мужчиной. Видимо, и в этом ошибалась. Сбитая с толку, не совсем понимала, почему организм подаёт такие сигналы, но уверилась: жизнь вернулась ко мне окончательно.

В тот же день я позвонила Ольге и договорилась о встрече. После работы вновь отправилась в дом шефа, правда, на этот раз одна: Юрий Владимирович задерживался из-за проблем с поставщиками.

Дверь открыла Ольга, и я невольно залюбовалась ею: улыбка, ямочки на щеках, аккуратная причёска. А главное – глаза. Тепло в них и уют. Да-да, как привычные домашние тапочки – нырнул и пошёл, привычно, без колебаний, нигде не жмут и согревают. В них нет горечи и боли, нет злобы на весь мир, хотя для этого есть все причины.

Видимо, что-то было говорящее в моём взгляде, в том, как я её рассматривала.

– Я не смирилась, Марина, – произнесла просто, попадая в такт моим мыслям, – но не вижу смысла страдать, если можно жить и радоваться. У меня есть для кого. Сын, девочки, Юрочка, родители. Как я могу их подвести? Ничего не изменилось, кроме этого, – она хлопнула ладонями по коленям и сжала челюсти. – Но если я расклеюсь, поддамся слабости, всем станет только хуже.

Я не ответила – не находились слова. Выразить сочувствие – значит пожалеть. Сказать, что понимаю? Вряд ли могла понять Ольгу до конца. Я от меньшего сломалась и не хотела жить. Как только родные терпели меня. Но именно сейчас поняла: нельзя отгораживаться от всех, замыкаться в себе и жить, как будто есть только ты и твоё несчастье.

– Не люблю говорить об этом, – судорожно вздохнула Ольга, – но все, кто меня видит, невольно задают вопросы. Кто вслух, кто мысленно, поэтому легче рассказать, чем делать вид, что живу на радуге. А теперь давай лучше о вечеринке.

Мы обсуждали планы, пока не вернулись домой Володя и Юрий Владимирович. Затем меня уговорили остаться на ужин, и я согласилась. Не хотелось уходить, возвращаться в дом, где меня никто не ждал, кроме кота.

Пока старшие возились на кухне, Володя снова спросил меня, когда же я решусь открыться.

– Ты должна попробовать, – настаивал он, – хуже уже не будет.

– Не дави на меня, – сопротивлялась я, – это не так просто, как тебе кажется.

Мальчишка сжал губы, глаза потемнели. Он бы возразил мне, но родители вернулись, поэтому разговор наш прервался. Во время ужина я сидела, как на иголках. Думала только об одном и старалась не поднимать глаз, чтобы не встретиться с грозовым взглядом Володи. Он не давил, нет, он расстреливал меня, и я сдалась.

Как только со стола убрали тарелки, я судорожно втянула в себя воздух и на одном дыхании бухнула:

– Я должна поговорить. Это серьёзно.