Невидимый. Любимый. Мой.

Работа нравилась, только поначалу я очень уставала. У меня появилось много знакомых, но особо я ни с кем не сближалась: не хотелось ни дружбы, ни сердечности, ни взаимопонимания. Прошлое ушло далеко-далеко, иногда думала я, что оно – всего лишь отголосок страшного, кошмарного сна.

Я старалась не бередить ран, не вспоминать, не думать о прошедшем. Как ни странно, мне это удавалось. Я не плакала по вечерам, не просыпалась среди ночи в холодном поту, меня не мучили сновидения. Поэтому я не ощущала потребности выплакаться на чьём-либо плече. Жила только настоящим, не пытаясь заглядывать в будущее.

Единственное, что привлекало меня в общении с людьми, – разговоры об Анастасии. Мою бабушку Штейн знали почти во всём городе. И любой горожанин, услышав мою фамилию, сразу же интересовался, кем я прихожусь Анастасии.

Её любили, побаивались, считали чудаковатой. Никто не знал её возраста, но многие помнили Анастасию с того времени, когда были ещё детьми. Я и не подумать не могла, что она всю жизнь проработала в школе – преподавала иностранные языки, а позже, выйдя на пенсию, давала частные уроки на дому.

Я открывала для себя реальную жизнь моей двоюродной бабушки. Я знала Анастасию как никто другой, но ничего не ведала о её настоящем. Она всегда уводила разговоры в сторону, если кто-то пытался расспросить ее о том, как она живет. Возможно, не хотела никого не пускать в свой мир. И вот теперь, из разговоров, я открывала неизвестные страницы её биографии.

Я наслаждалась простой жизнью и спокойствием, поэтому не сразу обратила внимание на некоторые странности, что случались порой. Я не зацикливалась на этих моментах, но мозг чётко фиксировал все нелепые случаи, которые я приписывала то своей забывчивости, то фантазии.

Уже начав работать, я нашла в себе силы пересмотреть вещи Анастасии. Её платья, юбки, кофты я не посмела выбросить или подарить кому-то, это было выше моих душевных возможностей, поэтому я потеснила вещи в шифоньере, разместила там свой гардероб и успокоилась.

Тяжелее всего оказалось перебрать бумаги в столе. Тумбы, забитые тетрадями, письмами, документами, фотоальбомами, хранили прошлое. Там, в одном из ящиков стола, я нашла сложенные аккуратной стопочкой дневники Анастасии. Пока не находила духу прочесть их, но чувствовала: настанет день, когда я окунусь в её жизнь, узнаю Анастасию полностью и до конца.

Зато фотоальбомы смотрела с удовольствием. В них таилась жизнь, что выпрыгивала со снимков и рассказывала больше слов. Родители Анастасии, братья, сёстры, друзья, ученики… Некоторые фото – бесценные раритеты столетней давности. Под снимками чьи-то старательные руки оставили след – года и даты, иногда имена. И перед моими глазами проходила целая эпоха, многие поколения людей.

В одном из альбомов я нашла фотографию, на которую смотрела долго, гладила пожелтевшую поверхность и глотала комок в горле. Улыбающаяся юная Анастасия и молодой мужчина с серьёзным, задумчивым взглядом.. Краткая надпись под фотографией гласила: «Яков Палецкий и я. 1927 год». Так я узнала имя человека, который когда-то привиделся мне. По крайней мере, я нашла подтверждение, что этот человек действительно существовал, жил когда-то, а не был плодом моей разыгравшейся фантазии.

Фотоальбомы я рассматривала долгими вечерами, некоторые по нескольку раз. Мне не надоедало это занятие. Иногда я даже засыпала с каким-нибудь альбомом в руках. Во всяком случае, мне так помнилось.

Я просыпалась утром, под одеялом; свет выключен, а альбом мирно лежал на столе. Я смущалась и посмеивалась над своим «лунатизмом». Но тревоги не ощущала.

Иногда, возвращаясь с работы, я шла в ванную, чтобы принять душ, и находила мокрое полотенце. Пожимая плечами, искала подтекающую трубу. Но не находила.

Часто обнаруживала на столе надкушенное яблоко, хотя не могла вспомнить: ела ли я его за завтраком. И приписывала это тому, что, видимо, спешила на работу, укусила и бросила, хотя, в общем-то, я старалась быть аккуратной и не имела привычки разбрасывать вещи или еду.

Однажды вечером я обнаружила на столе красную хризантему. Слегка встревожилась, но потом увидела открытую форточку и подумала, что кто-то пошутил. Смеясь, поставила цветок в длинный хрустальный стакан.

Позже, когда начала запоем читать книги, очень часто искала их по всему дому, злилась, что никак не могу запомнить, куда кладу вещи; мне помнилось, что книга должна лежать на столе, а находила я её на полке, на своём месте.

Все эти странности происходили не одновременно, а потому не тревожили. Я замечала их, но часто списывала всё на собственную рассеянность.

Приближалась зима. Антон заметно подрос и обожал меня безгранично. Игривый и шаловливый кот – доброе существо, с которым я делила кров, часто разговаривала, делилась мыслями, а он молча слушал и щурил зелёные глаза. Ни в чём другом я и не нуждалась. Общения с котом вполне хватало той, что привыкла жить в уединении.

По ночам мне часто снился один и тот же сон: приходила неслышно Анастасия, садилась на диван и беседовала со мной. Тёплая ладонь успокаивающе поглаживала мои пальцы, как бы говоря, что всё будет хорошо. После таких снов я просыпалась ещё более уверенная в себе, поражаясь силе ощущений.

Изредка я думала, что Анастасия действительно приходит по ночам, точнее, её душа, чтобы поддержать меня: ведь не даром мы были так близки. Я считала, что во сне освобождаюсь от торможения и вновь могу чувствовать так же остро, как и раньше. Тем более, что сам образ Анастасии я не видела ни разу, только неясную тень, смутные очертания…