Страница 89 из 109
– Цесто… – прошептал Павел, на несколько секунд стиснул локоть певца и тут же удивительно легко и быстро для его большого, грузноватого тела вскочил на ноги. – Пойдем, я тебе обещал показать…
– Может быть, тебе нужно путешествовать? – предложил Цеста, чуть медленнее поднимаясь следом за ним.
– Не знаю, может быть, – Павел уже быстро шел по улице, его пришлось догонять.
* * *
– Может быть, эта? Красивая… – Цеста повертел в руках красочный конверт долгоиграющей виниловой пластинки, любуясь фотографией певицы.
– Прекрати, я буду ревновать! – Катаржина вырвала у него футляр и отложила в стопку других пластинок на полу. Оба сидели на ковре возле распахнутого в полной готовности к исполнению своих прямых обязанностей проигрывателя. – Пока ты со мной, и думать не смей заглядываться на других баб! Даже на картинках!
– Мне просто понравилась цветовая гамма! У нас не делают цветных конвертов… – с преувеличенным испугом оправдывался Цеста.
Он разглядывал оказавшийся наверху стопки скромный сингл с надписью The Gloomy Sunday, когда Катаржина удовлетворенно объявила: – Вот! – и игла весело фыркнула, найдя звуковую дорожку. Пустота тихо потрескивала, а женщина, свободно прислонившись к обитой шелком стене, в предвкушении прикрыла глаза.
Знакомая мелодия ударила по нервам щедро усиленным изящной женской ручкой звуком. По радио, в людской толпе – одно дело, но здесь, в комнате с мягко приглушенным светом, теплой и уютной, рядом с этим прекрасным, прохладным и нежным существом с лучистым взглядом и натурально платиновым локоном, с безнадежным упорством сдуваемым с ровного лба…
А певец был чертовски хорош!
– Знакомая песня, да? – улыбнулась Катаржина. – Тоже весточка с родной стороны. Ты не представляешь, что она для меня значила! Я знаю, что ты раньше исполнял ее, что именно она стала началом твоей карьеры. Я хочу, чтобы ты спел ее мне. Не в зале, среди других людей. Я хочу, чтобы ты спел именно эту песню здесь, только для меня!
Цеста вскочил, отворачиваясь к окну. За задернутыми шторами был – должен был быть – белый день, а в комнате ему внезапно показалось темно и удивительно душно.
В последний раз он исполнял Сумеречную мелодию несколько лет назад. Для Полины.
– Нет, извини. Я… я не помню слова, – Цеста не знал, услышала ли она его исчезающе тихий шепот, или он вообще не произнес эту фразу, а только подумал? Где-то внутри черепной коробки вспыхнуло, мозг пронзило с мощью удара копьем.
– Йирко, что с тобой? – глаза широко раскрыты от испуга, она медленно – или быстро? – поднимается с пола, толкая стопку пластинок, те мягко соскальзывают одна за другой в беспорядочную кучу.
Непослушными онемевшими пальцами Цеста полез в брючный карман, нащупал коробку с таблетками. Привычка, с годами превратившаяся почти в условный рефлекс: снимая пиджак в соседней комнате, он переложил коробку в брюки. Понадобилась она всего-то несколько раз в жизни, но после приступа при аресте он предпочитал не рисковать.
Сделав два осторожных шага, Цеста медленно опустился в кресло и прижал будто залитую раскаленным свинцом голову к спинке.
– Что с тобой? – В глазах плыло, склоненное над ним лицо казалось огромным и размазанным, оно колебалось, словно потревоженное брошенным камнем отражение в воде. – Я сейчас принесу стакан воды. Вызвать врача?
– Извини… – прошептал Цеста. – Сегодня ночью… не получится. Я сейчас усну. Ничего не нужно. Просто не буди меня.
Когда Катаржина вернулась со стаканом, Цеста уже крепко спал. Побледневшее до зелени лицо на глазах приобрело нормальный живой цвет, черты разгладились, только слегка подрагивали сомкнутые губы.
Услышав тихий шелест, Катаржина с удивлением оглянулась и обнаружила, что пластинка доиграла и лапка с иглой медленно, с достоинством возвращается на подставку. Женщина осторожно поставила стакан на стол, выключила проигрыватель, подумав, сняла туфли и, очень тихо подкравшись поближе, присела на пол возле кресла, задумчиво глядя в спокойное во сне лицо Цесты.
* * *
– Я уезжаю завтра, – спокойно сообщил Цеста, неодобрительно глядя, как Катаржина вставляет тонкую сигарету в изящный мундштук.
– Мог бы сказать и раньше, – так же спокойно ответила она.
– Что бы это изменило?
– Ничего, – она улыбнулась и произнесла, крутя мундштук в тонких пальцах: – Йирко, не уезжай. Разве ты не хочешь остаться?
– Нет, – ответил Цеста после паузы, добросовестно и не в первый раз обдумав поставленный вопрос.