Страница 4 из 109
– Не трогай, это еще править и править, – Павел выхватил у него лист, любовно разгладил на подставке, прослеживая кривые каракули ласкающим взглядом. – Но в общем и целом она состоялась, правда?
– Текст, может быть, еще доработать? – предположил Штольц. – А музыка… по мне, так тут уже ничего не нужно. Особенно этот проигрыш перед третьим куплетом – аж мороз по коже!
– Это все верно, но… – Павел, не отрывая взгляда от листа, взъерошил длинными пальцами черные, блестящие кудри. – Я просто не могу показать ее тебе во всей полноте. Я же не певец! Этой песне нужен голос. Понимаешь? Даже не знаю, что это должен быть за голос… – он скользнул по Штольцу невидящим взглядом, резко вскочил с места, распахнул книжный шкаф, в нижнем отделении которого лежали стопкой шеллаковые пластинки. Штольц глубоко вздохнул и тихо сел в большое кресло, в уголке которого уютно притулилась бутыль сливовицы.
– Бесполезно! – вздохнул Павел, кое-как запихивая стопку обратно и закрывая дверцу шкафа. – Ладно. В любом случае, это надо отметить! Идем к «Максу»?
* * *
– Я знаю, кто это должен быть! – Павел плеснул в рюмку сливовицы и протянул Штольцу. – Я нашел самый подходящий голос!
Мартовский вечер веял в окно ароматом свежей листвы. Штольц отставил пустую рюмку, свет зажженной лампы преломился в гранях хрусталя. Глаза Павла сверкали так же ярко, как и всегда, стоило ему заговорить о своем драгоценном детище. А в последние две недели он больше почти ни о чем и не говорил. Штольц прослушал уже более двадцати разных новых версий песни, и каждая следующая была огромным шагом вперед на пути к абсолютному совершенству. Во всяком случае, так говорил Павел, и приходилось ему верить, так как Штольц почти не чувствовал между ними разницы.
– Ты уже готов представить ее публике? – поинтересовался он.
Штольц понимал, что Umsonst – гениальное произведение, не сомневался, что при должном исполнении эта песня непременно найдет тысячи поклонников, и искренне желал Павлу успеха, но в глубине души предпочел бы оттянуть этот момент. Кто знает, как успех и признание композитора скажутся на их, сейчас очень ровных и не лишенных приятности отношениях?
– Я готов предъявить ее тому, кто ее прославит! – заявил Павел, залпом выпил и наполнил снова свою рюмку. Он подошел к круглому столу на одной ножке в центре комнаты, на котором в художественном беспорядке громоздились пластинки, нотные листы, карандаши, какие-то папки и книжки, пустые рюмки с налипшим на донышках осадком разных цветов и почему-то – настоящий человеческий череп без нижней челюсти и без зубов. Наверху этой груды, опасно накренившись, лежала долгоиграющая пластинка в новом, еще не измятом и не обтрепанном конверте.
– Вот! – Павел радостно протянул Штольцу пластинку. С черно-белой обложки смотрело худое юношеское лицо, жестко вылепленное, с идеально прямым носом, четко очерченным ртом, изогнутым в загадочной полуулыбке, и светлыми глазами, обрамленное немного чересчур длинными темными волосами. Это лицо было Штольцу хорошо известно: вот уже полгода оно мелькало на городских афишах.
– Дамский любимчик! – фыркнул Штольц. – Ты серьезно?
– Я видел, как он выступает, я его слышал, – отрезал Павел. – Это было… В общем, это именно то, что мне нужно. Ты взгляни ему в глаза. У этого парня есть характер!
– Не знаю… – скривился Штольц. – Жиголо какой-нибудь.
– Не может быть, – Павел продолжал, как завороженный, глядеть на футляр пластинки, который держал в руке, другой рукой покачивая сливовицу в рюмке.
Штольц, пожав плечами, отошел к окну. Было темно, деревья в саду, окруженном старинной стеной, задумчиво качали темными ветвями. За черными массивами ночных крыш над Дунаем горело множество цветных огней – правильными неподвижными рядами или хаотичным мельканием. Там все не прекращался манящий и коварный праздник Холма.
Штольц вздохнул, нагнулся, оперся локтями о подоконник.
Внезапно Павел положил конверт обратно, залпом допив рюмку, пристроил ее опасно близко к краю стола и быстрым шагом вышел из комнаты.
Штольц скучливо наблюдал в окно за обитавшей в саду лаской. Она забралась на мраморный бортик замусоренного фонтана с покрытым грязью дельфином в центре и теперь подозрительно уставилась вверх на Штольца, поняв, что ее застукали. Судя по невнятному говору за стеной, Павел общался с кем-то по телефону.
Через пару минут он так же быстро влетел в комнату, и маленькая хищница юркнула в кусты, мгновенно растворившись в темноте.
– Давай прямо пойдем и спросим его? – предложил Павел.
– Кого? – Штольц выпрямился и повернулся к другу. – Как это – пойдем и спросим?
– Я только что узнал его адрес, – самодовольно улыбнулся композитор.
– Не думал, что это настолько просто. В справочной службе узнал?
– Нет, разумеется. В мире все делают полезные связи, – Павел ухмыльнулся и накинул висевший на спинке стула пиджак. – Идем!
– Вот так взяли и пошли? И ты думаешь, он дома? Ты не узнал заодно телефон?
– Нет, только адрес. Может быть, у него вовсе нет телефона, – пожал плечами Павел. – К тому же ему будет труднее отшить нас, если мы явимся лично, чем по телефону!
– Думаешь? – Штольц еще раз взглянул на криво улыбавшееся лицо на конверте. Юноша на фотографии был как будто не слишком широк в плечах. – По крайней мере, он вряд ли сумеет спустить с лестницы нас двоих, – вздохнул Штольц и последовал за Павлом.