Эфир. Сборник

- Я посплю, - прошептала Ирина, вернее, он понял по сухим губам.

- Да, моя хорошая, - он взял её руку и отсчитывал последние капли системы. Ему сказали, что эту ночь она не переживёт, он тихо прощался с ней, то ненавидя себя за малодушие, за то, что так и не сказал ей, то успокаивая себя, говоря, что ей бы не стало легче, а вчера, ещё вчера, она мечтала выздороветь и поехать на море. Он обещал ей, что так и будет…

Лера… Лерка всё это время была с ними, жила в соседней комнате, оставаясь почти безликой для Ильи. Сейчас он понимал, что Ирина сглаживала, ограждала молодого мужа от забот о девочке. Он не задумывался о тратах на ребёнка, сам выбирал велосипед или ролики, оплачивал лагерь или любой из кружков. Встречая Леру утром, он трепал её по кудрявой головке и говорил: «Привет, мелкая». Но он ничего не знал о девочке, не интересовался, она существовала где-то там, в параллельной с их с Ириной реальности. Много работая, он почти не видел её, а когда Ирина покидала его мир, он не видел сам себя. Когда же вечером, на шестой  день после того, как с тихими причитаниями: «Отмучилась, горемычная», люди покинули их дом, он сидел  на кухне. Он и бутылка водки.

- Можно, я зайду, - услышал писклявое, всхлипывающее. Он смотрел на Лерку и не понимал, что эта девочка, этот ребёнок, делает здесь? Она – здесь, а Ирины нет… Его Ирины нет. Он хотел кричать в голос.

Лерка мялась в дверях, стоя в мятой пижаме, худая, нескладная, с взлохмаченными волосами.

- Садись, - он показал рукой на стул и налил себе рюмку, ещё одну, потом ещё. Потом он смотрел на тонкие пальцы, которые отламывали по крошке кусок хлеба и отправляли в рот.

- Ела?

- Да… - всхлипнула.

- Что ела?

- Яичницу, я умею готовить яичницу.

- Это хорошо, - теперь он вспомнил, что, действительно, видел с утра две откуда-то взявшиеся  скорлупки в мойке. Видимо, всё, что ела Лерка – это яичница из одного яйца. Он даже заглянул в холодильник, чтобы убедиться, что там ничего нет…  Ирина до последнего пыталась заботиться о Лерке, теперь последнее свидетельство этой заботы – упаковка из-под яиц, – стояла поперёк полки, открытая и пустая. Она простояла  там ещё восемь дней.

Утром он еле открыл глаза, бутылка была им допита накануне, что не принесло успокоения, да и не могло принести, Илья понимал это. Умывшись, заставив себя размяться, он зашёл в детскую, немного смущаясь, оглядываясь в комнате, в которой, кажется, не был никогда до этого. Или был… он не помнил, он не помнил Лерку в их жизни, он помнил только Ирину и его любовь к ней.

- Эм, - Лера сидела по-турецки, облокотившись спиной о стену, и смотрела в книгу, не читала, смотрела, - ты чего не в школе?

- Воскресенье.

- Понятно… - Он потерял счёт дням, когда ещё Ирина была жива, он считал не дни, а часы, а потом и минуты её пребывания на этой земле, в его мире. Постояв ещё немного, разглядывая карту мира на стене, заинтересовавшись самой высокой точкой планеты и Саргассовым морем, он, наконец, произнёс:

- Лер, нам это… в магазин надо, продукты там… не знаю… девять дней… да и…

- Я сейчас, - она встала, и Илья вышел из комнаты, давая Лере собраться.

Они прожили месяц, постепенно знакомясь друг с другом, привыкая. Он ел подгоревшую картошку и надевал неаккуратно поглаженные рубашки. Вечерами смотрел телевизор и иногда проверял уроки – по просьбе Леры слушал то, что ей было задано. Она обводила карандашом параграфы, а потом повторяла их содержание. Постепенно картошка перестала подгорать, а с рубашками отлично справлялась прачечная. Они привыкали.

Потом тот же классный руководитель, что и сейчас, позвонила ему и попросила прийти. Весьма смутно представляя, где находится школа, и какой их ждёт разговор, он всё же пошёл.

- Поймите, - вкрадчиво говорила Мария Александровна, - мы понимаем ваше положение и не хотим травмировать Лерочку, но и вы нас поймите, нам звонили, интересовались.

- Кто?

- Лера… её официальный опекун умер, она сирота, вы понимаете?

Он не понимал.

- Девочке нужен статус, нужно решать её судьбу. Возможно, вы знаете кого-то из родственников Леры, согласных взять девочку?

Он не знал, не слышал о таких.

- Тогда детский дом, - вздохнула Мария Александровна. – Но вы подумайте, поищите, мало ли… такой возраст и детский дом… Она домашний ребёнок, ей будет сложно адаптироваться.

Илья переворачивал фотоальбом за фотоальбомом, документы, свою память. Ничего. Ирина была социальной сиротой. Отца она не знала никогда. Её мать посадили за распространение наркотиков, уже не в первый раз, там она родила Леру и через пару лет умерла.  Ирина, выйдя из детского дома, потратила крохотное пособие на попытку обустроить малюсенькую квартиру, каким-то чудом не пропавшую в юридической волоките этой страны. И сразу забрала свою сестрёнку, заменив ей маму. Лера знала, что Ирина  её сестра, от неё никогда не скрывали. А Ирина, Ирина была благодарна всевышнему, что он – Илья, появился в их с Лерой жизни. Но он появился лишь в её жизни – Ирины.

- Картошку будешь, - раздалось за спиной, - жареную, - гордое.

- Подгорела? - он улыбнулся в кипу ненужных бумаг.

- Немного, - насупилась.

- Тогда буду, - уже засмеялся, - конечно, буду, - он прошёл на кухню и съел то, что Лерка гордо называла жареной картошкой, под её довольным взглядом.

Районная опека смотрела на него снисходительно, уверяя, что Лерка будет обузой, и у него, конечно, не хватит жизненного опыта для опеки над девочкой-подростком. И где-то в глубине души Илья соглашался с белокурой статной женщиной, что сидела напротив него и вкрадчиво говорила, что для Валерии будет лучше… Но речь не шла о том, брать ли Илье опеку над Леркой или не брать, а о том – отправится она в детский дом или нет.