Немые

Громкий, резкий звук, торжественно-осуждающий.

Это колокола в храме на рыночной площади. Праздник.

Царевна перевернулась на другой бок, нащупала вторую подушку, накрыла ей ухо. Досмотреть бы прерванный сон, в котором она выбирала себе ткань на платье.

В постели кто-то лежал – а ведь она могла поклясться, что ночь накануне провела в одиночестве.

Царевна села, щурясь от солнца.

– Немой?

Мальчишка свернулся в клубок. Перемазанный с ног до головы, словно свалился в лужу. Он даже не снял ботинки, на которые толстым слоем налипла жирная грязь вперемешку с ветками.

Вернулся. На первый взгляд – целый.

– Ну, берегись. Знаешь, как Алекс тебя искал?

Ребенок не шевельнулся. Сейчас он выглядел таким маленьким, беззащитным…

Откуда-то дуло. Царевна поежилась, огляделась. Так и есть – окно открыто. Видимо, Немой оставил его, когда влез в комнату. Смог забраться на второй этаж и открыть защелку.

– Немой! – она погладила его по плечу. Мальчишка дернулся. По щеке поползла слезинка. Он сморщился и засунул голову под подушку.

Царевна взялась за грязный ботинок – тот принялся сопротивляться. Ладно, белье в любом случае отправится в прачечную... Прикрыв Немого одеялом, она прилегла рядом.

– Тихо вечер догорает, горы золотя… Знойный воздух холодает – спи, мое дитя, – Царевна запела – тихо, прислушиваясь к шорохам.

Немой всхлипнул. Он любил эту песню, когда был маленьким.

Колыбельная закончилась. Царевна прикрыла глаза. Едва не задремала – но Немой вдруг толкнул. Показал на окно, провел линию, пошевелил пальцами.

– Ты от кого-то сбежал? Ну, скажи, что случилось? Что там произошло?

В ответ ребенок вскочил и бросился вон из комнаты. Нет, на этот раз он не улизнет!

Царевна выскочила за ним, но замерла на пороге.

– Вернулся? – и звук оплеухи.

Значит, с Алексом он уже встретился.

Закрыв за собой дверь, Царевна сняла с шеи веревку с ключами. Открыла прикроватную тумбочку. Там поднос, на нем шприц, жгут и ампулы. Привычные движения – открыть, набрать, выпустить воздух. Вену на пухлой, покрытой свежими синяками руке найти просто. Вот так… Еще миг – и она снова в кровати. Уже счастливая.

И то, что происходило в другом конце коридора… дома, улицы, города не имело значения.

 

***

 

За ночь Куликов высадил полторы бутылки водки.

Дневники, письма, записки.

«Я не в силах понять, за какие грехи мне отведено нести столь отвратительный крест. Иногда уверенность в том, что эта ноша меня покинет, настолько слабнет, что хочется совершить великий грех и своими руками прервать беспросветное существование…»

Это последняя запись. 14 мая 1908 года. Уже восемь лет страницы не пополнялись новыми откровениями, но отчего-то их не сожгли. Значит, не утратили важности – как и проклятая брошка с розовым бериллом, которую, как выяснилось, тоже хранили на дне шкатулки. Хотя и клялись, что выбросили.

А ведь Куликову пришлось пожертвовать всем.

За окном свистели. Не просто раз свистнули – нет, разразились долгой трелью. Спотыкаясь о ковер, цепляясь за ножки стульев, Куликов кое-как дошел посмотреть – но свистевший уже притих. Однако за это время стакан исчез, и найти его не удалось.

Сев на пол, Куликов продолжил пить из горла. Он незаметно для себя задремал, и очнулся от громкого стука.

– Да открывай, мать твою! Сейчас дверь сломаю! – мелодичный голос Свиридова.

– Иду, – шепнул Куликов и, схватившись за стол, кое-как встал.

Собственное несчастье оттеснило рабочий долг, о котором придется вспомнить.

Мертвецкая. Руки. Городской голова... Встреча в полдень. «Сложна ваша служба, сложна… Но верю я, что нашей полиции и не такое дело по силам. Не так ли?»

Увидев Куликова, Свиридов рассмеялся.

– Ну, с праздничком, Сергей Сергеич. Войти можно?

Куликов кивнул и поковылял обратно в комнату, что одновременно служила и гостиной, и столовой.

– Два новых трупа, – продолжил посмеиваться Свиридов. – Тот плотник из квартала мастеровых и его жена. Сам уже на месте, ждет. Так что одевайся-ка да пойдем.

Куликов в отчаянии покачал распухающей изнутри головой.

– Не могу…

– Да нет, придется. Да поспеши. Ле… Господин Демидов не любит ждать.

Квартал мастеровых… Убогие номера – дом в конце переулка немногим лучше барака. Тесная комнатенка воняла тухлым потом и раздавленными клопами. Опустившийся человек – тусклый, серый, всклокоченный – курил одну за другой и не смотрел в глаза. Он говорил что-то про плотника – дескать, тот неспроста нашел руку в своем колодце. И что-то еще… Что? Вылетело из головы.

– Я был там вчера, – растирая виски и лоб, сказал Куликов, и немедленно пожалел, вспомнив, что встречу нужно хранить в секрете.

– Вот как? Зачем?

– Гулял…

– Хм…  Любопытный выбор. Ладно. Водка есть?

Куликов показал пальцем. Бутылка под столом упала и, будучи плохо закрыта, успела оставить лужу.

– Давай-ка выпьем.

Свиридов достал бутылку. Поднес Куликову невесть где найденный стакан, и сам отпил из горла.

– Ну? Подлечись.

Куликов отхлебнул.

– Да разве так пьют? Давай-ка за Рождество Пресвятой Владычицы нашей Богородицы и Приснодевы Марии, – нараспев протянул Свиридов.

Новый сыщик сделал еще пару глотков.