Немые

– Официально? «Идет следствие».

– А неофициально?

– Пока воедино их не связали, каждого отдельно рассматривают. Якобы тот, чья рука оказалась в управе, китайский купец – его с целью грабежа порешили. Тот, что с берега, якобы в карты задолжал, за то и сам головы и лишился, и родные – жизней.

Бирюлев снова пожевал пальцами цветочный лист.

– Но похоже, что они связаны.

– Безусловно. И наверняка это сделали Безымянные. Я, можно сказать, и подтверждение тому получил, хотя все и так очевидно. Наш разносчик газет как раз накануне ходил в Старый город и слышал, что там говорят. Но нам эти детали, разумеется, ни к чему. Потрошитель публике куда интереснее.

– А что слышал тот юноша?

Демидов протер бороду, захватив углы губ.

– Слово в слово не передам, но речь шла и про руки, и про тела, и про то, кто за ними стоит. Любопытно если – так сам его и спроси. Это Ленька Бочка. Он у нас недавно, ты вряд ли его встречал. К слову, если есть какое вдруг поручение, то он охотно возьмется – копейка сильно нужна.

– Буду иметь в виду, – кивнул Бирюлев. – Кстати, о лишней копейке. Едва совсем из головы не вылетело. Один мой знакомый ищет занятие для барышни. Та страсть как мечтает работать в газете, пусть хоть даже и с объявлениями.

– Да о чем речь, Георгий? Пусть приходит и скажет, что от тебя.

Покинув газету, Бирюлев отправился в доходный дом и арендовал квартиру во весь этаж. Стрелки карманных часов как раз приблизились к четырем, и он поспешил в сквер. Купил по пути букет анютиных глазок, занял лавку и принялся ждать.

Анна опаздывала. Через полчаса Бирюлев собрался уйти, досадуя, что столько сил потратил впустую – но барышня в белом платье все же явилась.

– Простите… Никак не могла раньше, – она часто дышала, словно и в самом деле добиралась едва не бегом.

Бирюлев легко поцеловал ее руку.

– Не желаете взглянуть на вашу новую квартиру?

***

– Мы вообще подумали, что она того, кого к хате подложили. Но, видать, не его. Тот жирный, а рука гляди какая тощая.

Алекс сбросил принесенное Носатым со стола.

– А почему сразу не сказал?

– Так как? Вроде ж, не до того было.

– Царевна! Иди сюда, твою мать!

Пришлось звать раз пять, пока она не явилась. То ли заспанная, то ли зареванная.

– Что?

Алекс указал на гостинец.

– Твоя?

Пустые глаза ожили.

– Я же Зубу уже говорила: не знаю я ничего! Машина открыта осталась, а кругом – тьма народу. Кто угодно мог подбросить.

Зубу, значит, она говорила. Выходит, знали все, кроме Алекса. Так не просто знали – еще и решали за спиной. Поди, если бы Носатый не припер эту руку, Алекс бы о ней и вообще не услышал.

– Подкинули, да?

Он вмазал по пухлой щеке.

– Но мне ты не рассказала.

Теперь ударил уже кулаком. Царевна упала. Завыла. Алекс тоже чуть не завыл: руку больно до дурноты. Со зла еще пару раз пнул Царевну.

– Где китаеза?

Носатый пожал плечами. Да и то – ему-то с чего знать?

– Где узкоглазый, сука?

Царевна дернулась:

– Не знаю! Не видела!

Носатый навострился из лавки. Едва в Зуба входящего не вляпался.

Тот глянул на Царевну, на руку. Сказал о другом:

– Не похоронят завтра. Праздник. Так что либо пятница, либо аж следующая среда.

– Какая среда? Жарища.

– Вот-вот. Я на пятницу уговорился.

– А меня спросил?

Зуб наклонил голову и назад шагнул.

– Ты же сам сказал – на четверг или на пятницу? А? Вспомни?

Надо выпить. Алекс плеснул в стакан водку, глотнул. Прошелся по лавке. Растрепанная Царевна сжалась в комок на полу. И ныла, ныла.

– А это что, Зуб? – он поддел руку носком ботинка.

– Так я это… Не хотел отвлекать. Там как все было: увидал я машину. Дверь открыта – я подошел. Там какие-то тряпки в кровище. Ну вот, глянул – рука. Прямо как раз в тот час, когда мы жмура у дома нашли. Я так подумал: видно, его. Она вот говорит – подбросили. Я хотел тебе рассказать, но потом же Сухарь… В общем, из башки вылетело.

Нельзя оставлять все так – но кисть отдавала в плечо и в спину так громко, до звона в ушах. А хотелось быть в тишине.

– Все, вали. И ты тоже пошла отсюда. Займись, вон, Немым.

Царевна подняла голову.

– Нет Немого. Пропал.

***

– Дурная твоя башка. Говорила: смирно сиди, давай сами зароем и забудем. Но тебе же больше всех надо!

– Ну что ты, Марьюшка … Слышать такое тошно…

И точно, тошно. Тит уж сколько не спал, да и самогон, выпитый для утешения, сказался. Но только прилег, как Марья растолкала и снова давай пилить, что проклятущую руку из колодца в полицию снес.

Жена и накануне все грызла:

– Может, кто лихо на нас наслать хотел, а? А ты его прямо в руки взял?

А потом, как полицейские сперва к ним зашли, а после весь квартал перевернули, Марья вообще ни на миг не умолкала:

– Все соседи волками теперь глядят. А ищейки эти еще за тобой придут. Ой, придут! Заберут тебя.

Тит сел на кровати, обхватил кучерявую голову.

– Посадят – помяни мое слово. А я по миру пойду.