Страница 67 из 335
— Да, но не уверен, что смогу вновь, поэтому не пугай меня так больше. Боюсь, мое бедное сердце не выдержит, — он закатил глаза и вывалил язык.
Я фыркнула. Шут!
— И все равно он хочет тебя! — услышала насмешливое, закрывая дверь ванной.
Пожалуй, впервые не нашлась, что ответить.
Стоя под струями горячей воды, предварительно наложив стазис на спину, я наконец-то позволила себе хоть чуть-чуть расслабиться. Вечер выдался... богатый, что ни говори. Не думала, что встреча с прошлым произойдет так скоро, да еще и при подобных обстоятельствах. Но может, оно и к лучшему? Давно пора было попрощаться с детскими страхами, хотя чует моя звериная натура, это будет непросто. А тут еще и этот врайт со своими поцелуями…
Так. Все. Хватит. Нужно переключиться, например, на охоту.
За все время, что я пробыла в морге, успела осмотреть только два тела и не досчиталась еще троих. Скорее всего, их уже похоронили. Нужно узнать, что демоны делают с телами, и узнать срочно. Еще бы неплохо, конечно, осмотреть места, где были найдены врайты, но это не к спеху. Должна признать, сангранские дознаватели свое дело знают. Мои наблюдения почти в точности совпали с их выводами. И это тоже радовало мало: впервые за десять лет моей работы у меня не было совершенно никаких зацепок, никаких вариантов и, что хуже всего, никаких идей. Я даже толком не знала, с чего начать. И это... было в новинку.
В сон я провалилась мгновенно, стоило голове коснуться подушки.
Клетка. Полутемная. Сырая. С низким потолком.
Пахнет плесенью и почему-то пиявками. Слышно, как в углу копошится старая крыса. У нее нет передней лапы, и она полностью слепа. В тусклом свете ущербной луны она кажется больше, чем есть на самом деле. Ее шерсть теперь всегда перемазана в той отвратительной серо-желтой массе, которой нас кормят. Я обычно могу проглотить только пару ложек, потом меня начинает рвать.
Мне пятнадцать, и я сижу на полу в камере. Мне холодно, я не чувствую ног, но сейчас мне на это плевать. Я даже не обращаю внимания на крысу.
Сейчас я нервничаю, мне страшно.
От напряжения и переутомления болит голова, из-за неудобной позы сводит судорогой ноги. Глаза слезятся, из носа постоянно течет. Все, что осталось от моей рубашки, в крови, ее сладковатый запах перебивает все другие. Но мне плевать...
Сейчас мне на все плевать. Мне страшно. Дико. Безумно.
На моих руках медленно умирает самое дорогое мне существо. Умирает уже два дня. Два тяжелых, бесконечно долгих дня. И я ничего не могу с этим сделать. Мне не хватает знаний и сил.
И из-за этого хочется орать.
Отец стал чаще терять сознание и перестал узнавать меня. Иногда он тихо стонет и просит воды.
Боги, я не могу дать ему даже воды…
Я держу его на коленях, одной рукой зажимая рваную рану на груди. Кровь уже не течет так сильно, она вообще не течет, и его торчащее сломанное ребро уже не пугает меня. Вторую руку я держу у него на лбу, стараясь поделиться с ним остатками своих сил. Он снова потерял сознание лучей пять тому назад. Дыхание рваное, едва слышное, лицо серое, и еще больше заострился подбородок.
Отец прерывисто вздохнул.
— Папа, пожалуйста, — еле слышно шепчу я и тоже теряю сознание. Ненадолго, всего на несколько вдохов, но этого хватает старой крысе. Когда я открываю глаза, мерзкая тварь сидит возле нас, ее нос подрагивает. Она пытается откусить кусок от папиного предплечья.
— Пошла вон, сука! Он еще не умер! Слышишь, не умер! — хрипло кричу и отрываю чудовище от отца. Она визгливо пищит и пытается укусить меня. Этот писк больно бьет по ушам и натянутым нервам. Я перехватываю крысу удобнее и изо всех сил ударяю головой о каменный пол.
Слышится глухой хруст. Крыса больше не пищит.
Полубезумная улыбка играет на губах. Потом снова накатывает страх, и, быстро вытерев руку о рубашку, я кладу ее обратно на ледяной лоб отца.
— Малыш, — едва слышу голос отца через какое-то время, — убери руку, малыш. Ты не поможешь мне, родная. Прошу, убери.
Я смотрю в самые дорогие мне глаза. И мне безумно страшно.
— Нет, нет, все не так. Я помогу, — пытаюсь говорить уверено, но голос срывается.
— Малыш, — снова хрипит отец, а потом замолкает.
Он молчит долго, меня начинает бить озноб, по щекам катятся слезы, губы дрожат.
— Обсидиана, девочка моя любимая, перестань... ты погубишь себя, прошу, — и снова долгое молчание, и снова он закрывает глаза.
— Нет, я не отпущу тебя, слышишь! Не позволю! Папа, пожалуйста! Папа! — и опять меня накрывает волной страха и боли.
— Не плачь, малыш... — хриплый вдох. — Сильная... — еще один. — Должна быть, — он закрыл глаза.
— Я слабая, папа, я не смогу без тебя. Папа, пожалуйста. Папа, я люблю тебя! Я не буду плакать! Посмотри на меня, папа! — почти задыхаюсь.
— Ты сильная... — прерывистый вдох, — красавица моя... Люблю тебя. Не плачь, — последний вдох срывается с его губ, и отец затихает в моих руках.
— Папа! Папа, папа, папа, папа, папа! — кричу я, сильнее прижимая отца к себе. — Пожалуйста, ну пожалуйста, — уже шепчу сквозь слезы, целуя в мертвые губы.
Я по-прежнему сижу на полу и по-прежнему глажу отца по волосам, укачивая его, как он качал меня в детстве.