Страница 8 из 35
Разбудило их яркое, словно отмытое солнце. Свет играл на мокрых от росы листьях, на стеблях и колосках жухлой травы, на глянцевых желудях. Юрась с Олелько пробежались до края леса за хворостом, но всё отсырело — хорошо, хоть спрятанный в туле трут уцелел. Не сговариваясь, друзья развесили по ветвям мокрые плащи и прочую лопоть, оставшись в одних портах и нательных рубахах. Они разделили по-братски последний раскисший хлеб, но голода это не утолило, только зря раздразнило брюхо. Юрась уныло погрыз жёлудь — в Востраве их ели: отмачивали, сушили, жарили, толкли и пополам с мукой клали в лепёшки. Вокруг не росло ни яблоньки ни тёрна ни груши-дичка, разве на тракте ближе к жилым местам удастся что-то найти или выменять у сельчан.
Неугомонный Олелько снова вытащил лук и предложил поохотиться — время, мол, ещё есть, глядишь что подстрелим к обеду. Одёжа всё равно сохнет, время есть. Юрась покорно согласился посидеть под дубом, покараулить лопоть, пока приятель разыскивает добычу. День был ясным, небо высоким, солнце тёплым — отчего бы не помечтать, глядя в чистую синеву? Вскинув на плечо тул, Олелько направился было к лесу. Далеко ходить не пришлось. Над поляной в вышине закружились длинношеие, большекрылые птицы — то ли цапли, то ли журавли. Олелько споро натянул лук и прицелился. Стая вдруг заметалась, словно её расшвыряло ветром. Попасть в кого-то с такой высоты казалось немыслимым, но охотник решил испытать удачу и спустил тетиву. Стрела тонко свистнула, уходя в небо. Птичья тушка гулко стукнула оземь. Юрась вскрикнул от восторга. Олелько бросился к добыче, подхватил её — и встал как вкопанный, побледнев на глазах. Он поднял мёртвую птицу на вытянутых руках:
— Сокол. Журка, я сокола подстрелил. С кольцом!!!
Юрась метнулся к приятелю. И вправду это был мёртвый сокол, взъерошенный, пёстрый, прошитый стрелой насквозь. На скрюченной хищной лапке красовалось золотое колечко. Юрасю стало не по себе.
— Слышь, Олелько, бечь нам отсюда надо. Объявится хозяин сокола — взгреет нас, мало не покажется. И стрелу отнимет.
— Повинимся — простит, — протянул Олелько, но как-то неуверенно, — виру захочет.
— И чем мы её платить будем? — Юрась протянул приятелю пустые руки.
— Бобров по зиме набью, откуплюсь, — почти прошептал Олелько, — или к мамке… Слышь — скачут!
Приятели метнулись к дубу, собирать одежонки. И, конечно же, не успели. С десяток пышно одетых всадников, в алых и синих плащах, окружили их, выставив тонкие пики. Бесновались собаки — Юрась таких длинноносых и тощих в жизни не видел. Белокурый, синеокий, похожий гордым профилем на одну из своих собак, всадник в кафтане, расшитом золотом, приблизился к ним, остальные расступились, давая ему дорогу:
— Кто такие?
— Из Востравы мы, батюшка-князь, вольные люди — безошибочно титуловал всадника Олелько, — я Олелько, Тужилин сын, а он мой приятель Юрасько.
— Что забыли под дубом?
— В Ршу идём. Князь Брячислав, случилось, охотился в наших краях, я у него проводником был, глянулся ловкостью. Теперь хочу к нему в дружину проситься в детские.
— Ты, глуздырь, в дружину собрался? Гляньте, братие, каких воинов Брячислав Изяславич себе находит! — князь ткнул пальцем в мальчишку, всадники дружно захохотали. Вдруг смех умолк. Один из всадников спрыгнул с коня и поднял из примятой травы злополучную птицу. Князь принял сокола в ладони, прижался щекой к ещё тёплым перьям, поцеловал в окровавленный клюв:
— Чья стрела?
— Моя, князь-батюшка. То есть не совсем моя… Я её из Святовитова идола вытащил на опушке… Прости, князь, выплачу тебе виру, бобровыми шкурками, отслужу… — голос Олелько дрогнул.
— Доброе дело. Вира за сокола — три гривны. Вира за славянина — пять. Как тебя звать? — синяя молния княжьего взгляда полоснула по Юрасю.
— Юрась, сын…
— Скажешь его отцу, пусть к княжичу Мирославу Рогволодовичу за вирою едет, в Полоцк. Две гривны ему причитается, полной мерой, — спокойно, даже ласково произнёс всадник и обернулся к своим, — Повесить!!!
Юрась словно смотрел страшный сон. Перепуганный насмерть Олелько рванулся бежать, всадники окружили его подталкивая концами копий. Один гридень спрыгнул с коня, снял с седла моток верёвки, и ловко карабкаясь по ветвям, перекинул её через дубовый сук. Двое других спешились и потащили визжащего, потерявшего человеческий облик Олелько к петле. Дружок упирался ногами, кусался, рыдал, запрокидывая вихрастую голову. Княжич смотрел молча. Ловкие руки накинули петлю на шею, Олелько в последний раз тонко, по-заячьи вскрикнул, потом захрипел и замолк. Запоздало, нелепо Юрась попробовал броситься на помощь другу, но ничего не успел. Какой-то всадник древком копья больно ткнул его в грудь, перешиб дыхание. Стало темно.