Страница 7 из 35
— Вишь, какая стрела-то ладная! С одного выстрела подшиб влёт, у самого берега. Добрый ужин нам будет!
— Ого! — в восхищении Юрась уставился на тушку, — дня два будем есть вкусно, а то и три. Удачлив ты, Олелько!
— Это нам Святовит помог, не иначе — приосанился гордый Олелько, — я огнём займусь. А ты гуся готовь — у тебя горшок.
Похвалив нащипанную бересту, Олелько споро собрал в кучу хворост, достал кремень с кресалом и вскоре у берёзы заполыхал огонёк. Чтобы варево было вкуснее, Юрась обежал ближние заросли, набрал с дюжину перезрелых берёзовиков, отыскал куст можжевельника с сизыми ягодами. Кислых яблок-дичков они надёргали ещё поутру, а пшено и лук несли из дому. В горшок пошли лапки, крылья, спинка и шейка. Печёнки и сердце Юрась отложил, чтобы поджарить на прутиках и заморить червячка в ожидании ужина, а сочную жирную грудку и мягкие бёдрышки приспособил над костром в дыму — прокоптится на скорую руку и ещё день-другой пролежит в мешке, не испортится.
Гусиные потроха оказались жирны и вкусны необычайно. Друзья развалились на траве и упоённо жевали, прислушиваясь, как в углях булькает и пыхтит похлёбка. Лес теснился вокруг, тёмный, но дружелюбный. Олелько болтал без умолку — и находка и добыча казались ему хорошими знаками:
— Отслужу своё в детских, научусь копьём колоть, топором махать, на коне ездить. Меч мне дадут настоящий, Перуну посвятят, как воя.
— Ага, — согласился сонный Юрась и помешал ложкой в горшке.
— Кольчугу дадут на время, чтобы в походы ходил. С князем за уроком отправлюсь, дальние сёла трясти, литвинов примучивать, кривичей непокорных. А то опять князь на князя пойдёт, славная битва будет.
— Угу, — согласился Юрась и подбавил чуть соли.
— А потом мы в поход на печенегов тронемся. Через степи широкие, горы высокие, реки глубокие… Разобьём всех врагов и вернёмся с добычей. Я печенежскому князю голову отшибу, меня наш приветит, в ближние гридни возьмёт, а то и боярином сделает.
— Ого…
— А там и женюсь на боярышне, красной девице, белотелой да длиннокосой. Разует она меня, хоромину поставим, на шёлке спать будем, беличьим мехом укрываться, с серебра есть, из золота пить. За море поплывём… Да ты и слушать перестал!
— Ага! — согласился Юрась и встрепенулся — варево выплеснулось на угли. Аккуратно, рукавами, он подхватил горшок, поставил его на холодную землю, понюхал, ткнул ножиком мясо.
— Готово! Ты гуся добыл, тебе и хлебать первому.
— В очередь, — улыбнулся довольный Олелько и достал ложку, — знатная похлёбка вышла.
Стукаясь ложками, друзья начали жадно таскать из горшка то разварную крупу с заедками, то куски гусиного мяса. С чмоканьем обсосав крылышко, Олелько вдруг поинтересовался:
— А скажи-ка мне Журка — вот я витязем быть хочу, славным и храбрым воем. А ты кем?
От неожиданности вопроса Юрась поперхнулся, приятель долго хлопал его по спине.
— Не знаю. Человеком хочу быть. А где моё место разве Христос ведает.
— И богатым быть не хочешь? И в шёлке ходить? И невесту-красавицу?
Юрась почесал в затылке:
— Спать хочу. Айда!
Горшок и мясо перекочевали под присмотренную ёлку. Друзья расстелили один плащ под широкими лапами на хвойной подстилке, улеглись спина к спине, подложили мешки под голову и укрылись вторым плащом. Оба уснули, едва согревшись. Юрась проснулся, когда начало светлеть — снаружи шёл дождь. Вылезать не хотелось, поэтому он подоткнул плащ плотнее и уснул снова. Олелько поступил так же. Когда оба продрали глаза, снаружи был уже день — мокрый и стылый. Они позавтракали давешней похлёбкой — остыв, она покрылась слоем липкого жира, но всё же была вкусна. Олелько с важным видом заявил, что тропа, на которую они свернули — охотничья, поэтому надо возвращаться и идти прямо. Юрась не стал спорить. Под непрерывным дождём они тронулись дальше.
Дальнейшие трое суток Юрась помнил плохо. Они шли, шли и шли по нескончаемой тропке. Иногда по щиколотку, иногда и по колено в воде и грязи. Поочерёдно проваливались в бочаги, вязли в болотах, роняли вещи, промочили оставшийся хлеб и крупу, разбили драгоценный горшок. Первый день ели гусиное мясо, на второй прикончили мёд, всё холодное. У Юрася зуб на зуб не попадал, ему казалось, что он промёрз до самого сердца. Самое гадкое — негде было остановиться на ночь. Оба раза они ночевали под елями на мокром мху, стылые капли пробирались под ветки и не давали уснуть. Даже Олелько сник. А Юрась двадцать раз был готов повернуть назад, но понимал, что в одиночку не выберется. От жалоб удерживало то же опасение — что дружок взбеленится и бросит его одного. Он изо всех сил старался не быть обузой, выискивал местечки посуше, первым шёл через топкое. И радовался про себя, что может идти в ногу с приятелем. Наконец к вечеру третьего дня почва стала посуше, чахлые ели сменились мощным березняком. Тропка вывела на поляну, украшенную развесистым дубом. Под деревом было почти сухо. Приятели зарылись в опавшие листья, тесно прижались друг к другу и задремали