Страница 4 из 35
— Нет. То есть побрататься с тобой рад буду… только… — Юрась крепко сжал кулаки и выпалил, — возьми меня с собой в город!
Олелько опешил:
— Ты чего, Журка! Сам посуди, какой из тебя гридень?
— Я не в дружину. К златокузнецу хочу податься, попробовать, вдруг выйдет у меня жуковинья лить, гривны чеканить или иное доброе дело творить, — у Юрася от смущения порозовели щёки.
Удивлённый Олелько окинул взглядом нескладную, долговязую фигуру приятеля, его босые ноги, ветхую одежонку и заблестевшие вдруг глаза.
— А осилишь дойти? Сам понимаешь, ждать я тебя не стану и на закорках сквозь Буеву топь не поволоку.
— Осилю, — твёрдо сказал Юрась, — а не то в болотине сгину. Всё равно в Востраве мне места нет.
— А и ладно! Товарищам в дороге веселей будет! Там, глядишь, я у тебя буду шелом заказывать или перстенёк с лалом для невесты-красавицы, — расплылся в ухмылке Олелько.
— Или я тебе золотом платить буду, чтобы ты лавку мою стерёг от татей, — засмеялся и Юрась, — свои люди, сочтёмся.
— Я в овин, — Олелько оглянулся, — мало ли Филин меня искать станет. Ты соберись в дорогу и подходи, с рассветом тронемся. Только лапти надень и лопотину какую потеплей прихвати. За еду не тревожься — настреляем гусей да зайцев.
— Уговор! — Юрась хлопнул приятеля по протянутой ладони, — А вон и мамка моя идёт.
Олелько не стал здороваться с тёткой Светланой и юркнул в сумерки улицы. Юрась вернулся в хату. Вскоре скрипнула дверь, вошли мамка с Киршей. Братишка совсем по-взрослому отёр рушником лицо и руки, снял грязную рубаху. Мамка запалила лучину и разбудила Ладу.
— Вечеряйте без меня, чада! А я Ночку подою и тоже сяду.
Хлопотливая Лада споро разложила по столу ложки и нарезала каравай. Духовитая ячменная каша и правда оказалась сдобренной копчёной гусятиной. Юрась жадно глотал и чуть не подавился — ему хотелось поскорей поговорить с мамкой. О пораненном боке коровы он и думать забыл, и только увидав мамку с хворостиной, понял, что на прощанье схлопочет трёпку.
— Мамо, прости меня, непутёвого! — Юрась встал из-за стола и поклонился в пояс.
Усталое лицо Светланы потемнело:
— Что ещё натворил, неслух?
— Ухожу, мамо.
Светлана тяжело опустилась на лавку:
— Куда?
— В город. В Ршу. Счастья искать пойду.
…Честно сказать, Юрась надеялся, что мамка крепко обнимет его, как обнимала мальцом, и скажет, что никуда не отпустит своего первенца, что не бывать дому без старшего, что…
— Славно надумал, сын. Когда в путь? — голос матери звучал твёрдо.
— Нынче же. Мы с Олелько вместе отправимся.
— Лягушек ловить в Буевой топи, там и сгинете, обормоты, — фыркнула Лада и получила от мамки весомую затрещину.
Светлана поднялась с лавки, обняла сына:
— Вырос и крылья расправил, мой журавлёнок. Будет тебе счастье, хороший, высоко полетишь.
От рук матери пахло молоком, от рубахи кисловатым, знакомым потом, родным теплом. Юрась всхлипнул и разрыдался как маленький, растаяв от ласки. Мамка гладила его по худой спине, целовала в макушку, что-то пришёптывала неразборчивое, словно баюкала. Лада, почуяв, что братец и вправду уходить собрался, наладилась выть, как воют на проводах. Только Кирша смотрел исподлобья — он не одобрял бабьей мокрети. Впрочем, долгого плача не вышло — Светлана была деловита.
— Соберём тебя по-людски. Ты высокий, как тятя, его свитка тебе кстати придётся, кожух тоже и поршни почитай не изношены, — откинув тяжёлую крышку сундука мамка перебирала одёжки, — или вотолу тебе отдать, кожух-то тяжёлый. На-ка, примерь.
Юрась накинул мягкий шерстяной плащ, набросил на голову капюшон. От одежды пахло лавандой и мятой. Светлана глянула и отвернулась, смахнув слезу.
— Вот тебе нож отцов, пояс его наборный — ты ведь старший у нас. Ложку новую возьмёшь липовую, горшок — да смотри не разбей, туесок берестяной с мёдом, пшена мешочек, соли щепоть. Погодил бы — подорожников напеку!
Юрась помотал головой. Теперь, когда путь был решён, он боялся, что силы уйти не хватит, если он ещё ночь проведёт под крышей, в родном гнезде. Мать поняла его — она быстро сложила всё собранное в заплечный мешок, добавила каравай и шмат сала, отыскала в сундуке холщовые порты и новую рубаху, ещё одну положила в запас. Юрась переоделся, затянул ремешки поршней, закутался в плащ, привесил к поясу нож. Сердце часто стучало в груди.
— Смотри, сын, не заладится — возвращайся весной, — Светлана перекрестила Юрася и обняла его, — а заладится, так тем паче не забывай, шли весточки.
— Возвращайся, — просто сказал Кирша, протягивая брату сильную руку.
— Береги мамку, — ответил Юрась — ты теперь за старшего.