Страница 31 из 35
— Слабоват будет пакостить.
— Тогда бог с ним, начинайте работу. Лёвка, оставь иконы в алтарной, бегите в мастерскую, тащите сюда припас и трите краски с Кошем напару. И Георгию чтобы — ни слова, ни полсловечка! — распорядился Юрась.
Краснобородый Ярила тут же начал командовать трудниками — кому снимать штукатурку, кому делать раствор. Изограф постоял немного, наблюдая, как осыпаются в мусор плоды четырёх дней труда. Замысел фресок принадлежал Георгию, но рисовал их уже Юрась с подмастерьями. Парни делали доличники, он — персты, лики и надписи, слава богу, что подчинился Георгию и выучился грамоте. От шума и пыли у Юрася разболелась голова. Он решил прогуляться по солнышку — пока штукатурка не встанет, делать всё равно нечего.
День стоял удивительно ясный для поздней осени. Деревья почти облетели, редкие золотые монеты листьев ярко блестели под голубым шёлком неба, рассыпались по мостовым, прилипали к сапогам, поршням и босым пяткам прохожих. Юрась улыбнулся белокурой девчушке не старше четырёх лет, в волосах у которой застряла пурпурная кленовая ладошка. Он брёл, куда глаза глядят — по мосту через Двину до стен, к Новому городу. Смешно подумать, два года назад он пришёл сюда деревенским мальчишкой, и Полоцк казался ему громадой, всё это время город рос вместе с ним: прибавлялось домов, богатели трудолюбивые горожане, приходили из мира путешественники и купцы. И вот Юрий из Востравы смотрит на город, как равный смотрит на равного — в красоту Полоцка ляжет толика его труда. Всё будет хорошо. Раньше, до возвращения в храм, он стал бы тревожиться — хватит ли сил и умений, будет ли рад учитель, что скажут люди. Теперь пришла прозрачная ясность. Бог смотрит за ними и ведёт земные пути так же просто, как он водит кистью по фреске или выкладывает мозаику. Суждено завершить церковь — она будет закончена в срок. Не суждено — значит, завтра смирят гордыню плетьми. Но это будет вина самоуправца Юрася, а не учителя.
На торжище вовсю покупали, продавали, менялись, бранились и торговались. Юрась купил горсть калёных орехов и похрустывая ими прошёлся вдоль рядов. Если всё будет хорошо, купим Руже на свадьбу бусы из янтаря и сафьяновые вышитые поршни. Если всё будет плохо… вряд ли Ружа согласится ещё раз отложить венчание. Она таки начала танцевать — может и не столь резво, как раньше, но время лечит. И ей, похоже, было глубоко всё равно — богат её Журка или беден, славен или в опале. Любушка моя… Юрась улыбнулся. Только с ней можно было говорить обо всём на свете, только она понимала его мечты и радовалась замыслам не нарисованных ещё картин. Одно смущало — через год после свадьбы, бог даст, пойдут детки. К этому времени нужен будет свой дом — не везти же Ружу в Востраву, к матери? Родня обрадуется, конечно. Год назад, когда выдалось время добраться до родной деревни, матушка спрашивала — не присмотрел ли невесту. Всё бы ладно — но представить Ружу в хлеву, на пахоте или у ткацкого станка Юрась не мог, слишком не походила его своенравная легконожка на деревенских девиц. Навестить бы любушку, расцеловать крепко, поносить на руках, покружить по горнице, но негоже. Вместо святых и молитв всю ночь в голове будут соблазнительные, грешные мысли. А работы край непочатый. Юрась глянул на солнце — подмастерьям уже следовало вернуться. Пока возятся со штукатуркой, надо купить свечей, чтобы делать разметку ночью и растереть краски, чтобы тотчас приступать к работе.
Штукатурку закончили класть к закату. Поблагодарив артель, Юрась выпроводил рабочих из церкви. Предстоящий труд требовал полного сосредоточения, лучше если никого, кроме троих подмастерьев в церкви не останется. Они с Кошем и Лёвкой сели за скудную трапезу — хлеб, вода и иссоп, как у первых подвижников. Потом Юрась по памяти прочитал молитву. Грунту надо было два-три часа чтобы подсохнуть. Кош как самый здоровый сел караулить, Юрась и Лёвка прикорнули у стен. Проснувшись, помолились снова и расставили свечи. Юрась взял стальное острое графьё и начал размечать стены контуром будущих фресок. Направо — Лествица Иоанна, с грешниками падающими в геенну огненную, резкие штрихи по белоснежному грунту. Налево — мамврейский дуб, как задумал Георгий. Пламя свечей отбрасывало на штукатурку причудливые, длинные тени. Немой Кош следил, как Юрась размечает стены, лицо его было напряжено. Чтобы лучше работалось и не клонило в сон, Лев запел, как, бывало, певали слепые лирники:
На горе, горе, на Сионской горе
Стояла церковь апостольская,
Во той во церкви три гроба стоят,
Три гроба стоят кипарисные:
В первом гробе Святая Дева,
В другом гробе Иоанн Богослов,
В третьем гробе сам Иисус Христос.
Над Святой Девой цветы расцвели;
На цветах сидят птицы райские,
Поют песни архангельские.
Над Иоанном Богословом поют ангелы,
Поют ангелы, все архангелы,
Над Иисусом Христом свечи теплятся.
У Юрася вдруг задрожали пальцы — что-то было не так, что-то противилось выбранному сюжету. Графьё? Юрась пошарил в поясном кошеле — там нашлась старая кисточка с ракитовым черенком. Прутик хрустнул о ладонь, рассадив кожу — бурая капля со слома смешалось с живой кровью. Контур начал ложиться на штукатурку. Повторяя про себя «Отче наш», Юрась следил, как движется его рука, возникают линии пашни, холма, неба. В облаках сидят ангелы и рыдают, закрыв рукавами лики. На зрителей смотрят два брата, держащихся за руки — и один сжимает в деснице нож. Каин и Авель, палач и жертва. У Каина ангельски красивое лицо с породистым, тонким носом. У Авеля те же черты, но мягче, и улыбка полнится добротой. У ног Каина — белый агнец. Рядом с Авелем — яблоня.